И тутъ призракъ снова испустилъ вопль и потрясъ цѣпью, ломая свои безтѣлесныя руки.
— Вы въ цѣпяхъ, — сказалъ Скруджъ, дрожа. — Скажите, почему?
— Я ношу цѣпь, которую сковалъ при жизни, — отвѣтилъ духъ. — Я ковалъ ее звено за звеномъ, ярдъ за ярдомъ. Я ношу ее не своему доброму желанію. Неужели ея устройство удивляетъ тебя?
Скруджъ дрожалъ все сильнѣе и сильнѣе.
— Развѣ ты не желалъ бы знать длину и тяжесть цѣпи, которую ты носишь, — продолжалъ духъ. — Она была длинна и тяжела семъ лѣтъ тому назадъ, но съ тѣхъ поръ сдѣлалась значительно длиннѣе. Она очень тяжела.
Скруджъ посмотрѣлъ вокругъ себя, нѣтъ ли и на немъ железнаго каната въ пятьдесять или шестьдесятъ саженъ, но ничего не увидѣлъ.
— Яковъ, — воскликнулъ онъ. — Старый Яковъ Марли! Скажи мнѣ что-нибудь въ утѣшеніе, Яковъ!
— Это не въ моей власти, — отвѣтилъ духъ. — Утѣшеніе дается не такимъ людямъ, какъ ты, и исходитъ отъ вѣстниковъ иной страны, Эбензаръ Скруджъ! Я же не могу сказать и того, что хотилъ бы сказать. Мнѣ позволено очень немногое. Я не могу отдыхать, медлить, оставаться на одномъ и томъ же мѣстѣ. Замѣть, что во время моей земной жизни я даже мысленно не перступалъ границы нашей мѣняльной норы, оставаясь безучастнымъ ко всему, что было внѣ ея. Теперь же передо мной лежить утомительный путь.
Всякій разъ, какъ Скруджъ задумывался, онъ имѣлъ обыкновеніе закладывать руки въ карманы брюкъ. Обдумывая то, что сказалъ духъ, онъ сдѣлалъ это и теперь, но не всталъ съ колѣнъ и не поднялъ глазъ.
— Ты должно быть не очень торопился, — замѣтилъ Скруджъ тономъ дѣлового человѣка, но покорно и почтительно.
— Да, — стазалъ духъ.
— Ты умеръ семь лѣтъ тому назадъ, — задумчиво сказалъ Скруджъ. — И все время странствуешь?
— Да, — сказалъ духъ, — странствую, не зная отдыха и покоя, въ вѣчныхъ терзаніяхъ совѣсти.
— Но быстро ли совершаешь ты свои перелеты? — спросилъ Скруджъ.
— На крыльяхъ вѣтра, — отвѣтилъ духъ.
— Въ семъ лѣтъ ты могъ облетѣть бездны пространства, — сказалъ Скруджъ.
Услышавъ это, духъ снова испустилъ вопль и такъ страшно зазвенѣлъ цѣпью, въ мертвомъ молчаніи ночи, что полицейскій имѣлъ бы полное право обвинить его въ нарушеніи тишины и общественного спокойствія.
— О, плѣнникъ, закованный въ двойныя цѣпи, — воскликнулъ призракъ, — и ты не зналъ, что потребны цѣлые годы непрестаннаго труда существъ, одаренныхъ безсмертной душой для того, чтобы на землѣ восторжестаовало добро. Ты не зналъ, что для христіанской души на ея тѣсной земной стезѣ жизнь слишкомъ коротка, чтобы сдѣлать все добро, которое возможно? Не зналъ, что никакое раскаяніе, какъ бы продолжительно оно ни было, не можетъ вознаградить за прошедшее, не можетъ загладить вины того, кто при жизни упустилъ столько благопріятныхъ случаевъ, чтобы творить благо? Однако я былъ такимъ, именно такимъ.