— Вѣрно. Такъ. Не уважаютъ. Какъ есть ты свинья, такъ и нѣтъ тебѣ никакого снисхожденія! — взволнованно проговорилъ Чилигинъ, когда баринъ кончилъ свой разсказъ.
Цѣль была достигнута. Чилигинъ проникся глубочайшимъ интересомъ къ разговору. Но онъ долго не понималъ вопросовъ.
— Ну, что ты вообще разумѣешь подъ словимъ, наприм., худо?
— Не жрамши быть, — отвѣчалъ, наконецъ, Чилигинъ. Больной баринъ съ грустью посмотрѣлъ на говорившаго.
Онъ долго послѣ этого молчалъ, видимо, озадаченный, и боялся спрашивать дальше, чтобы еще болѣе не разочароваться. Онъ задумчиво вглядывался въ широкое лицо собесѣдника и только по истеченіи долгаго времени предложилъ и второй вопросъ: „Что хорошо?“ Чилигинъ сначала отвѣчалъ: „Двадцатъ пятъ рублей“. Удивленный этою загадочною цифрой, баринъ попросилъ объясненія, но Чилигинъ наивно разсказалъ, что онъ никогда не обладалъ такою суммой и желалъ бы малость попользоваться. Очевидно, что помянутая сумма была для него рѣшительно миѳической.
Барину опять пришлось долго говорить, чтобы выяснить, что собственно онъ желаетъ знать. А именно, онъ желаетъ узнать, какую жизнь вообще Василій Степанычъ считалъ бы хорошей?
— Ну, ты скажи, чего бы ты для себя желалъ?
Но съ этого момента начались поистинѣ нечеловѣческія усилія Чилигина. Баринъ все продолжалъ вглядываться въ него. Онъ думалъ, что собесѣдникъ его теперь шибко размечтается, уйдетъ съ пахнущей потомъ земли на чистое и счастливое небо, уйдетъ и оттуда разскажетъ свои сердечные помыслы, тайныя думы и глубокія желанія. Но Чилигинъ просто мучился. Вопросъ, дѣйствительно, взволновалъ его, но рѣшить его онъ былъ не въ силахъ. Онъ вертѣлся на своей койкѣ, поводилъ глазами по комнатѣ и шевелилъ беззвучно губами. Настали сумерки. Воцарилась могильная тишина во всей больницѣ. Сквозь оконныя стекла виднѣлась зарница, разгораясь все ярче и ярче на темномъ небѣ. Чилигинъ все вертѣлся на кровати и кряхтѣлъ. Нѣсколько разъ онъ садился на постель и глубоко вздыхалъ или шепталъ что-то, задумчиво почесывая свою спину. Мракъ ночи все болѣе и болѣе сгущался, парализуемый лишь луной, которая бросала нѣсколько блѣдныхъ лучей на полъ палаты. А Чилигинъ все придумывалъ умный отвѣтъ на взволновавшую его мысль.
— Да ты ужь лучше отложи. Успѣемъ еще наговориться, — сжалился баринъ.
— Нѣтъ, ты погоди. Я все тебѣ распишу по порядку! — торопливо началъ Чилигинъ. — Во-первыхъ, милый человѣкъ, скажу тебѣ насчетъ сытости, то-есть какъ должно всякому человѣку питаться, напримѣръ, и тутъ я тебѣ скажу прямо, что двухъ пудовъ вполнѣ достаточно для меня, а, стадо быть, для всего моего семейства, по той причинѣ, что мнѣ за глаза довольно мѣшка. Ладно. Два пуда. Теперича насчетъ хозяйства. Чтобы хозяйство было ужь вполнѣ, какъ слѣдуетъ человѣку, а не какому-нибудь бродягѣ, - чтобы вполнѣ довольно было скота, птицы и прочаго обихода, потому безъ этой живности нашему брату, не говоря дурного слова, чистая смерть. Ладно. Птицы и прочее. Но главное — лошади, и ежели говоритъ по совѣсти, то лошадъ должна быть дѣльная, натуральная, т.-е. прямо лошадь въ тѣлѣ, чтобы ежели сорокъ пудовъ, такъ она везла бы честно. На такой лошади, братецъ ты мой, и выѣхать на улицу лестно, потому что она все равно, какъ вѣтеръ, а со стороны тебѣ уваженіе.