Больной баринъ рѣзкимъ движеніемъ завернулся съ головой въ одѣяло и мрачно уткнулъ лицо въ подушку. Онъ не хотѣлъ больше слушать, показывая видъ, что ему спать хочется. Чилигинъ остановился.
Но расходившееся воображеніе его долго не могло успокоиться. Переставши говорить, онъ не прекратилъ обдумыванія хорошей жизни, взволнованно ворочаясь на постели и изрѣдка продолжая шептать: чтобы все какъ слѣдуетъ и… Никогда онъ такъ усиленно не думалъ. Голова горѣла отъ напряженія, сонъ бѣжалъ отъ глазъ, и онъ до глубокой ночи лежалъ съ широко раскрытыми глазами, какъ будто желая проникнуть взглядомъ въ окружающую темноту комнаты. А ночь дѣлалась все темнѣе. Мѣсяцъ скрылся. Окна больницы чуть-чуть виднѣлись изъ глубины палаты, едва освѣщенныя неопредѣленнымъ звѣзднымъ свѣтомъ. Тишина всего окружающаго ничѣмъ больше не нарушалась. Чилигинъ сталъ успокоиваться, чувствуя изнеможеніе силъ: шептать онъ пересталъ, лежа неподвижно на койкѣ; глаза его закрывались. Но вдругъ его озарила неожиданная мысль, отъ которой онъ даже приподнялся и сѣлъ середи постели. Было далеко за полночь.
— Баринъ! — тихо, полушепотомъ, окликнулъ онъ сосѣда.
Баринъ высунулъ голову изъ-подъ одѣяла.
— А вѣдь все это — бездѣльныя глупости! — прошепталъ онъ дрожащимъ шепотомъ.
— Что такое?
— А то, что я тебѣ вралъ насчетъ мереньевъ-то. Никогда этому не бывать. Главное не тутъ, что я вралъ…
— Гдѣ же?
— А въ томъ главное, что терпи и больше ничего.
Сказавъ это, Чилигинъ посидѣлъ еще нѣсколько минутъ, потомъ легъ и заснулъ.
Больной человѣкъ сбросилъ съ себя одѣяло, желая еще о чемъ-то спросить, но Чилигинъ уже спалъ богатырскимъ сномъ.
Больше никогда между двумя больными не возобновлялся этотъ разговоръ. Чилигинъ сталъ быстро поправляться, но, выздоравливая, онъ не сдѣлался прежнимъ Чилигинымъ. Онъ сдѣлался кроткимъ и благодарнымъ. Раньше никто о немъ не заботился, и его поражало до глубины души то обстоятельство, что теперь о немъ заботились сразу четыре человѣка: докторъ, сидѣлки, сестра милосердія и больной баринъ. Къ старой сидѣлкѣ онъ чувствовалъ нѣкоторый страхъ: достаточно было съ ея стороны одного слова, чтобы онъ сдѣлался смирнѣе ребенка. Къ доктору онъ питалъ уваженіе и благодарность за лѣченіе и хорошее обращеніе: „Придетъ, велитъ высунуть языкъ, и больше ничего, а не бранится“. Что касается сестры милосердія, изрѣдка навѣщавшей больницу, такъ у Чилигина къ ней родилось самое сложное чувство, несмотря на то, что та была у него всего раза три. Когда она въ первый разъ собственными руками промыла ему рану, онъ проникся безусловнымъ изумленіемъ и серьезно расчувствовался, отъ чего на глазахъ показались слезы. Въ послѣдній разъ онъ намѣревался-было схватить ея руку и приложиться къ ней, но остановился передъ этимъ поступкомъ только изъ страха, какъ бы чего не было.