— Она передавала вам привет, — глухо сказал врач, думая о письме дочери.
— Я Веселовский, — продолжал бородатый. — Мы надеемся, что Ляля была в числе тех, кого спасли из эшелона. Мы еще не знаем ничего определенного…
Надежда Григорьевна строго всматривалась в него печальными сухими глазами.
— Лялю расстреляли.
Веселовский резко повернулся к Надежде Григорьевне:
— Откуда такие данные?
— Да уж откуда ни есть…
— Когда это случилось?
— Сегодня. На закате солнца. В бывшем тире… Вместе с товарищами.
Веселовский переглянулся со спутником. Оба они были глубоко потрясены.
— Быть может, это еще…
— Нет, это точно…
Константин Григорьевич вышел с гостями во двор.
Небо было беспокойное, рассеченное прожекторами. Самолеты гудели высоко над городом, и не верилось, что где-то в полях стрекочут кузнечики, на далеких озерах квакают лягушки… Ночные цветы дышали горькими ароматами, сад тускло поблескивал росистой листвой, словно тысячами лезвий.
— Знакомьтесь, — обратился Веселовский к врачу и указал на своего товарища: — Политрук Явор.
Явор молча и горячо пожал руку врача.
— Мы к вам с неотложным делом, — продолжал Веселовский. — Мы принимали сегодня посланцев с Большой земли, и один из парашютистов в темноте попал на дерево и сильно поранился. Очень ценный человек. Мы приехали за медикаментами. Вы можете нам помочь?
Убийвовк минуту молчал, как будто раздумывая.
— Я сам поеду с вами, — сказал он и, повернувшись, быстро пошел в дом.
Ни жена, ни тетя Варя не спрашивали его, куда он собирается. Они знали, о чем писала Ляля в последнем письме отцу. Подали ему дорожный плащ, старенький «земский» саквояжик с лекарствами, продукты. Константин Григорьевич попрощался и вышел.
У ворот стояла тачанка, запряженная парой вороных. Кони рванули с места, и тачанка, мягко покачиваясь, словно поплыла в ночном воздухе.
XV
Проводив Константина Григорьевича, сестры не пошли в дом. Они не заметили, как очутились в саду, под яблонькой, где были закопаны Лялины сокровища. Взялись за руки, чего давно уже не было, и дали волю слезам, чего давно уже не случалось — с самых юных лет.
— Не плачь, Варя…
— Ты сама плачешь… не надо, Надюша…
Утешали они друг друга и снова заливались слезами.
Яблонька склонилась над ними, и усеянная цветами земля обвевала их ночной свежестью. Все на свете сдвинулось с места, пошло вверх тормашками — что-то утратило всякий смысл, всякую логику, другое, наоборот, приобрело неожиданную целесообразность. Эта синяя ночь, и цветы, и этот неумолчный соловьиный щелк, и кипучее весеннее брожение в садах — все сейчас ранило их душу, все утратило прежний смысл, и они чувствовали, что теперь и самим им жить нужно по-новому.