— А чего тебя Вовка Американцем зовет?
Знаю, что не надо ему про маму, а все равно говорю:
— У меня мама американка была. Только ты никому не рассказывай.
Он на меня щурится:
— Ее арестовали и под расстрел?
— Чего ты несешь? Какой расстрел? Нет, конечно. Она из Америки приехала коммунизм с нами строить.
Он кивает:
— Да я знаю. Они думают, что все иностранцы — шпионы.
— Моя мама не шпионка! Ты что! Она — настоящая коммунистка!
— Мои папа с мамой тоже настоящие коммунисты. Только они теперь в тюрьме на Лубянке сидят — враги народа. Как это так получается? Объясни мне.
Я отвернулся. Как мне ему в глаза смотреть? Тюрьма как раз в подвале того дома на Лубянке, где находятся Органы государственной безопасности, там папа работает.
— Мы с теткой два дня в очереди стояли. А когда достоялись, они все равно нам не дали повидаться. Говорят, без права переписки, какие уж тут свидания. Тетка мне сказала, что так говорят, когда заключенных уже расстреляли, но это она врет. Живы они, и я их скоро увижу.
Тут вдруг он меня за руку цапнул, притянул к себе и шепчет:
— Тебе на Лубянку легко попасть. У тебя там отец работает. Ты бы только охранника отвлек. Сможешь, Зайчик? Если бы твоего отца взяли, я бы для тебя постарался.
Я от него вырвался, да так быстро, что он со скамейки шмякнулся и башкой об пол. Хочу помочь ему подняться, а он меня в грудь пихает, сам встает и улыбается.
— Ничего, — говорит. — И без тебя справимся.
Дает Очкарик! Совсем с ума сошел.
Матвеич глаз щурит, печать долго рассматривает.
— Ладно, — кивает, — пошли.
Идем. Матвеич не спешит, ковыляет вверх по лестнице, ключами звенит. Пиджак у него сзади почему-то мокрый, и ботинки хлюпают, на ступеньках следы оставляют. Может, у него наводнение в подвале? Трубу прорвало или еще что-то.
Дошли до пионерской комнаты, он дверь отпер, но меня туда не пускает.
— В пионеры возьмут, тогда пожалуйста.
Я жду. Он там что-то долго двигает, наконец дверь открывает и сует мне знамя в дверную щелку.
— Пока не велят, — говорит, — знамя не разворачивай.
Беру у него знамя, а оно тяжеленное, поднимаю с трудом. По знаменосцам не скажешь, они его всегда так легко несут. Хотя, понятное дело, в таком важном предмете, как знамя, легкости быть не может. Я древко на плечо, ухватился обеими руками и вверх по лестнице. Марширую в актовый зал. Там пусто. Все сидят по классам, занимаются. Я понимаю, что не положено, но удержаться не могу — разворачиваю знамя. Первое, что вижу, это голова товарища Сталина. В профиль, вышита нитками из золота по бархату цвета крови, пролитой за дело Партии. Над головой Сталина полукругом вышит пионерский девиз «Всегда готов!», а по углам знамени — золотая бахрома и кисти. Красотища!