Майор помолчал:
– Помнишь моего отца?
– Мусу-джана? Помню, конечно.
– На Каспии его один раз выбросило за борт… он сам мне рассказывал. Был шторм. Он проплыл в шторм несколько миль… но все же не прекращал грести, пока его не подобрали с катера нефтяников. Мне не нравятся твои слова, они – слова пораженца. И предателя. Хочешь быть с нами – будь. Нет – сиди и дожидайся, пока тебя расстреляют. Это не народ, это чернь. Восставшая чернь. Ничего, кроме кнута и пулемета, она не понимает, потому что чернь – она и есть чернь. Светлейшего больше нет, но мы, офицеры, – есть. И если мы не приведем эту чернь к должной покорности – ничего не будет. Страны не будет, потому что эти – они неспособны строить, они могут только разрушать. Хочешь помогать нам – помогай. Нет – сиди с сидящими, сами справимся. Твое слово, брат…
Полковник вздохнул:
– У тебя был мудрый отец, брат. Я помогу тебе – и да простится мне…
Как он и ожидал, за ними пришли довольно скоро, хотя понятие «скоро» в этом каменном мешке было растяжимым, время они знали по часам одного из офицеров, которые не были разбиты или отобраны. У гвардейца Муртазы, о котором сказал майор, был не нож, а длинная, острая, вшитая в обмундирование спица. Смертоносное оружие, им запросто можно достать до сердца или до печени, а это – смерть.
Когда за стеной что-то зашевелилось тяжелое – засовов нормальных тут не было, замков тоже, и двери импровизированных камер для устойчивости заваливали чем-то тяжелым, – все они напряглись. Их было несколько… и каждый знал свою роль. Возможно, здесь есть предатели… даже наверняка есть… но сделать они ничего не успеют.
Открылась дверь – она открывалась наружу, мощный луч света от аккумуляторного фонаря ударил в камеру, слепя узников:
– Выходить! Шестеро на выход!
Как и было оговорено – не вышел никто.
– Выходить! Шакалы…
Гвардейцы решились – один прикрывал второго автоматом, а этот второй вошел в камеру и, схватив первого попавшегося, потащил его наружу. При этом обе его руки оказались заняты, автомат висел за спиной, да и от плачущего, хнычущего врага, которого ты презираешь, вряд ли можно ждать смертоносного удара…
– Пощадите, шейх… у меня есть жена и дети… двое детей, кто их будет кормить…
– Исламский трибунал выслушает тебя, собака… лежать!
Еще один прицелился в офицера, которого уже вытащили из камеры, последний из наряда, четвертый, держал дверь, и автомат был у него не в руках, а висел на боку. Ох, расслабились революционные гвардейцы, расслабились…
– Ты! Пошел сюда! Пошел!
Вытащили еще одного…
– Ты! Ты, ты… куда…