Где-то в двадцатых числах июня я из квартиры адмирала Кузнецова по вертушке позвонила Поскребышеву, и он сказал мне (я хорошо помню эти слова): "Роза, товарищ Сталин занят очень важным государственным делом и не может с тобой встретиться. Но с тобой обязательно поговорят".
Через несколько дней к нам приехал незнакомый полковник и сказал маме: "Мне нужно на некоторое время забрать вашу дочь. Не волнуйтесь".
И меня везут на Лубянку, как сейчас помню, во второй подъезд. Я не очень волновалась, потому что ничего не понимала. Я думала, что мне разрешат повидаться с отцом.
Потом мне сказали: "Девочка, с тобой будет говорить товарищ Лаврентий Павлович Берия".
Мы вошли в огромную комнату. Там стоял длиннющий стол для заседаний, в конце его — маленький столик, за ним под лампой с зеленым абажуром сидел Берия.
"Ты писала письмо товарищу Сталину?" — "Да, писала". — "Вот товарищ Сталин просил меня с тобой поговорить..." И тут я вдруг прерываю Берию и спрашиваю: "Скажите, пожалуйста, мой папа арестован по-политически или не по-политически?"
Что я, девочка, понимала под этим вопросом, мне сейчас трудно сказать, но, очевидно, вопрос этот витал дома в воздухе, мелькал в разговорах шепотом и выскочил из меня.
"Я не знаю. Не могу тебе этого сказать. А ты веришь, что твой папа хороший, честный человек?" — "Да, верю". — "Ну вот и верь. Все проверится, и все будет хорошо. А вопросов на эту тему больше мне не задавай".
После этого он нажимает кнопку, и появляется Кобулов — я его узнала, он производил у нас обыск. Берия стал резко выговаривать ему, что он оставил семью без денег, все забрал, даже матрасы — людям не на чем спать. Кобулов стоял навытяжку и молчал. Видимо, все это разыгрывалось передо мной, чтобы я потом рассказывала, какой Берия хороший.
Дома меня встретила мама, на которой не было лица. Но диваны и матрасы были уже на месте. Нам вернули отобранные деньги»{30}.
С большим трудом семье Смушкевича удалось эвакуироваться из Москвы. 16 октября 1941 года, когда в столице начинался хаос и неразбериха, к ним пришли несколько рабочих Московского 31 -го авиационного завода. Они хорошо знали Якова Владимировича: «До отправки эшелона — два часа. Собирайтесь!»
Однако злоключения семьи на этом не закончились. Самое страшное было впереди. 26 июня 1943 года ОСО при НКВД СССР приговорило Р.Я. Смушкевич как ЧСИР (член семьи изменника Родины) к 5 годам исправительно-трудовых лагерей. Дочь Смушкевича Роза Яковлевна вспоминает: «Полтора года эвакуации нас не трогали. А когда мне исполнилось 18 лет, Лубянка о нас вспомнила. За нами пришли... Интересная деталь: в деле, которое ходило за нами по лагерям и тюрьмам, было записано: "Мать с дочерью не разлучать". И подпись — Берия.