Он вспомнил ощущение, будто и у него зубы, как бы сами по себе, стали вдруг удлиняться, выступая вперёд, а в нём самом загорелось желание попробовать их в деле…
Когда матерые собаки исступленно рвали друг на друге шерсть, хватая за уши; с хрустом запускали закалённые в боях клыки в тела своих врагов; брали друг друга за шеи — он, скуля от леденящего душу страха, тоже начинал рычать, набрасываясь и кусая всё, что валялось кругом. Им были изгрызены и палки, и ветки деревьев, и старая обувь… Словом, всё, что тогда было ему по зубам! Так он утешал, или утишал кровь, обильно приливавшую к дёснам, раздражавшую их. Кровь, искавшую выхода. Чем больше он хотел помочь матери, тем сильнее и сильнее сжимались его челюсти… Но его мать — Большая белая сука, всё ещё находилась в самой гуще этой жестокой баталии. Иногда она на какой-то миг выныривала из плотной кучи рвущих друг друга на клочки собак, но потом снова бросалась назад — в самую гущу схватки. И вид у неё был таким, будто она одна дралась против всех и вся!
Конец драки был для него таким же непонятным, как и её начало. Бездомные собаки по одной, по паре, кто, истекая кровью, кто жестоко хромая, кто на двух, кто на трёх лапах, стали покидать поле боя. Схватка была более чем жестокой. Возможно, среди сражавшихся были и такие, кто получил смертельные раны. Но пока никто не остался лежать мёртвым здесь, ушли все — даже те, кто был ранен смертельно — они унесли с собой свою смерть отсюда, чтобы пожить с ней несколько дней в одиночестве. В свою очередь, и Большая белая сука вышла из боя. Никто и не подумал гнаться за ней. Вероятно, среди дерущихся вовсе и не было её врагов.
После того случая, он, хотя и продолжал следовать повсюду за матерью, постепенно стал отдаляться от неё: начинал с того, что уходил немного вперёд, а позднее и вовсе стал бродить где-то неподалеку сам по себе. Он быстро набирался новых впечатлений, которые овладевали им сильнее материнской любви. Улица влияла больше, чем всё остальное. Его не оставляли в покое новые чувства. Ему не терпелось стать взрослым, самостоятельным, он хотел полагаться дальше только на свои молодые лапы. С матерью жизнь становилась скучной. Большая белая сука не возражала против его отлучек, она больше не опекала его, как раньше, давая ему столько свободы, сколько он мог взять. А вскоре она охладела к нему совсем, как бы говоря: “Иди, и живи сам! Ты теперь уже взрослый!”
Так он пустился во взрослую жизнь. А Большая белая сука выпала из его жизни. Надолго. Менялись времена года, а её всё не было, но однажды, с наступлением третьей весны их разлуки, он заметил её в чужой стае… Сам он тоже давно входил в другую такую же стаю. Был полностью свободным и самостоятельным. Но, завидев мать, на миг забыл обо всём, бросился к ней со всех ног, как маленький щенок! Но Большая белая сука не стала выказывать ему особого внимания, обнюхала со всех сторон и отошла. Кобели из её стаи неприветливо зарычали… Он понял, если проигнорирует предупреждение, добром для него это не кончится, будет драка. Ему не оставалось ничего, как ретироваться. На этот раз они расстались с матерью навсегда.