Джура подбежал взмокший, взъерошенный и, вопреки обыкновению, не скрывающий своей взволнованности. Его попытка немедленно отчитаться не удалась — от быстрого бега вверх по лестнице парень нешуточно запыхался и первые секунд с шумом глотал воздух, будто большая, выброшенная на берег рыба.
«Впрочем, вроде бы, рыбы на берегу дышат бесшумно. По-крайней мере, для человеческого слуха. Куда же он бегал?»
— Ааа! Ааа! П… Ааа-ха! Пане… Ааа-ха… Атамане… Ааа-ха! Ваши лики (лекарства)… Ааа! Принис. Ааа-ха!
Побледневший — вопреки только что перенесённым нагрузкам — Левко сунул дрожащую от напряжения и волнения руку за пазуху, и осторожно, как ядовитую змею вытащил на белый свет пузырёк солидного размера. Или маленькую бутылочку, с чекушку — это как посмотреть. Из зелёного, почти непрозрачного стекла. Чувствовалось, что хватка кисти юноши излишне сильная, судорожная, он готов скорее умереть, чем выпустить сосуд. Аркадий ощутил, что напрягся и поддерживавший его в сидячем положении полковник.
Волнение молодого человека и опытнейшего рубаки оправдывалось многочисленными слухами об этой ёмкости и её содержимом. Естественно, самыми мрачными и жуткими, можно сказать, страшилками. Подобные ужжжасные истории тянулись за колдуном, как хвост за кометой, на несколько порядков превышая причину их возникновения. По любому поводу о Москале-чародее рассказывали нечто пугающее. Эти рассказы разрастались в целые повести, искажались до неузнаваемости, приобретали просто эпические масштабы, достигали самых отдалённых уголков Европы, Ближнего и Среднего Востока, иногда даже влияли на отношения казаков с другими народами.
Слухи о лекарстве возникли спонтанно. Ещё года два до этого, другие характерники заметили непорядок в работе его сердца. Раньше него самого, кстати, заметили. И приготовили для очень нужного Вольной Руси человека лекарство — спиртовый настой нескольких сильных ядов и лекарственных трав. Принимая настойку регулярно, но понемногу — начав с нескольких капель — Аркадий постепенно приобрёл иммунитет к её отравляющему действию. Иногда воображал себя героем знаменитого романа Дюма. Даже колдунам свойственно мечтать о сказке. Доброй сказке, жути, что в семнадцатом веке, что в двадцать первом, хватает и в реальной жизни, любителей ужастиков он никогда не понимал.
На заботу друзей, подсунувших для употребления яд, обижаться не приходилось. До сего дня боли в сердце его лишь изредка беспокоили, но всё хорошее кончается. Как всегда, совершенно не вовремя.
Для постороннего лекарство оставалось сильным ядом, в чём и случилось убедиться одному незадачливому казаку. Во время не столько боевого, сколько показательно-устрашающего похода, страдавший от вынужденной абстиненции алкоголик-сечевик унюхал вожделенный запах спиртного. Правильно выйти из длительного запоя он не успел, походная еда в рот страждущего выпивохи не лезла, от воды Непейпыво тошнило. Видимо, его мучения достигли уже того уровня, при котором о таких мелочах как жизнь не задумываются. Собственно, и без переживаний по живительной влаге, сечевикам задумываться о таком свойственно не было. А уж совершенно одурев без привычной дозы… казак поднял шум: — Москаль-чаривнык горилку пье!