Г-н де Серпиньи пригласил в столовую на прекрасно сервированный чай. Франсуаза почувствовала, что у нее сжимается горло и высохли губы. Она взяла стакан лимонада и хотела его выпить, но г-н де Серпиньи, подходивший к столу с г-жой де Бокенкур, резко схватил ее за руку.
— Оставьте, сударыня! Поистине не подобает, чтобы у меня, в присутствии г-на де Гангсдорфа, девица де Клере, внучка великого стекольщица, пила из какого-то гадкого стакана!
Открыв маленький ящичек, он осторожно извлек из него два бокала старинного стекла, изготовленных Гектором де Клере, на которых можно еще увидеть его марку: гриф с огненными крыльями. Господин де Серпиньи бережно поставил их на стол. Г-н де Гангсдорф всплеснул своими мягкими ручками, которые, встретившись, произвели тихий шум. Он решил, что ему представился случай показать девице де Клере, как он богат.
— Серпиньи, я вам даю за них десять тысяч франков.
— Они в самом деле достойны находиться среди ваших сокровищ, мой дорогой Гангсдорф. Не думайте, сударыня, что г-н де Гангсдорф такой же коллекционер, как другие, заточающие свои шедевры под стекла витрин. Он позволяет им жить их сияющей и молчаливой жизнью. Помните ли вы, дорогой мой Гангсдорф, нашу прогулку по лагуне в летний вечер и ту большую чашу, которую мы взяли с собой, чтобы сделать возлияние в честь луны? Вы наполнили ее водой, которая засеребрилась в лунных лучах и которую вы роняли капля за каплей среди молчания ночи. Подумайте, мой дорогой Гангсдорф, насколько та чаша выглядела бы прекраснее в других руках! Я знаю, чьи руки могли бы ее достойно держать. — И г-н де Серпиньи посмотрел на девицу де Клере, которая побледнела.
— Вы так думаете, сударь? У женщин очень капризные руки, — промолвил де Гангсдорф.
Франсуаза взяла со стола драгоценный бокал старого Гектора и стала вертеть его между пальцев. Не успев поднести его к губам, Франсуаза внезапно уронила бокал, и он разлетелся на тысячу кусочков.
Г-н де Гангсдорф в отчаянии закричал и бросился на пол, чтобы собрать кусочки. Он поднялся с осколками в руках. Его доброе лицо изображало горе и ужас.
— Такое прекрасное стекло! — простонал он.
Перекладывая осколки из одной руки в другую, он то смотрел на них, то поглядывал на девицу де Клере с тревожным выражением. В ушах у него звенело. Он почувствовал острый холод во всем теле, как если бы только что произошло великое несчастье. Наступило тягостное молчание.
— Простите, мой дорогой Серпиньи, я не совсем хорошо себя чувствую. Когда у меня на глазах что-нибудь так разбивают, я испытываю физическое недомогание. Понимаете, физическое. — И, положив осколки на стол, он убежал, ни с кем не попрощавшись.