К нему возвратилась его обычная уверенность, ясная, твердая речь. Черный фрак обрисовывал его сильное тело. Девица де Клере поднялась. Ноги ее дрожали. Ле Ардуа поддержал ее за талию, помог сойти по лестнице. Электрический фонарь освещал вестибюль. Во дворе ожидала карета ле Ардуа. Он усадил в нее Франсуазу.
— Луи, вы отвезете барышню де Клере домой, на улицу Вильжюст. — Он захлопнул дверцу.
— До завтра, Франсуаза, — наклонился он. — И до всех дней жизни!
Франсуаза почувствовала, как какой-то маленький и тяжелый предмет упал ей на колени. Большой сапфир на золотом кружке — перстень, который постоянно носил ле Ардуа. Он видел, как она взяла кольцо и надела себе на палец.
Девушка ехала по Парижу в глубокой задумчивости. Карета мягко катилась на упругих резиновых шинах, внутри обитая кожей каштанового цвета, как и кресла в курительной. Ей казалось, что она не трогалась с места. Ее словно перенесла вдруг какая-то легкая и удобная, просторная и широкая коробка. На тротуаре улицы Вильжюст она глубоко вздохнула. Ей вышла открыть Олимпия Жандрон. Увидя Франсуазу, старуха всплакнула в передник.
— Слава Богу, барышня, вот вы, наконец. Не знаю, что здесь происходит. Барыня как полоумная. Сейчас только уехала с чемоданом. Сказала, что отправляется в дорогу и напишет барышне. Наверное, заболел г-н де Палеструа.
Старая служанка в изнеможении повалилась на табурет. Маленький шиньон, украшавший ее темя, словно размяк и утратил свой вид; белая прядь выбивалась из него.
— А доктор сказал мне, что дело неважно, что моя опухоль — плохой признак; мне нельзя подниматься по лестнице и носить тяжести. Мне нужен покой, вот что он сказал мне. Покой, благодарю покорно! А на что я буду жить?
И Франсуаза в первый раз без горечи подумала о богатстве ле Ардуа. Она видела бедную Олимпию в уголке замка Гранмон, и большие, увенчанные коронами орлы на его наполеоновском фасаде простирали свои крылья над милой старухой, которая со своими толстыми ногами, хохолком на голове и круглыми глазами напоминала неуклюжую, окоченевшую мохнатую курицу.
Де Гангсдорф пропускал мимо ушей предложения де Серпиньи об основании товарищества на вере и поговаривал о возвращении в Венецию. Раздосадованный неудачей, Серпиньи искал кого-нибудь, кто мог бы заменить Гангсдорфа и ссудить необходимые средства для учреждения Дома огня. Правда, г-жа де Бокенкур обещала свою помощь, но ее источников не хватало.
Однажды, когда де Серпиньи зашел повидать старика ла Перша, горшечника, тесная лавочка которого располагалась на улице Пирамид, туда зашел г-н Потроне купить глиняный кувшин. Потроне стал коллекционером. Несколько неудачных падений отбили у него вкус к верховой езде, и он начал увлекаться глиняными поделками, загромождая ими свою квартиру. При виде г-на Потроне у ла Перша де Серпиньи вдруг осенило: Потроне богат и тщеславен; вдобавок он скучал. Устав от роли мужа умной женщины, он решил создать собственный имидж. Предложение де Серпиньи ему пришлось по вкусу. Художественное предприятие в компании с таким видным лицом представлялось ему необыкновенно счастливым случаем и, по мнению Потроне, вполне стоило суммы, которую просил у него Серпиньи. Больше того, он не мог сдержать даже своей радости, когда Серпиньи посвящал его в подробности своего проекта. Открытие Дома огня приурочивается к Всемирной выставке. Прекрасные изделия Лувесьенской фабрики будут иметь европейский успех и положат начало грандиозному делу.