— Как только мог дядя говорить о ней так пренебрежительно? Конечно, они не согласны друг с другом по целому ряду вопросов, но ей всегда казалось, что ее доводы и страстные слова как раз и являются той нитью привязанности, которая их соединяет. А теперь это! Для того, чтобы на самом деле поощрить — нет, побудить — этого незнакомца навязать ей покупку его бесполезной земли, да еще такими средствами! Льстить ей, играть ее чувствами, чтобы она не устояла перед его так называемым ирландским очарованием, забылась до такой степени, чтобы добровольно заполнить долларами его пустые сундуки. Она почувствовала себя совсем больной. С печалью она вспомнила, что ее мать говорила об ирландцах вообще и о семье Руни в частности. В детстве Джорджине часто приходилось слышать от матери горькие обвинения их в нерасторопности и нерадивости, но позднее, хотя она внешне и была сдержаннее по отношению к убедительным доводам матери, что-то внутри нее отказывалось поверить, что ее милый дядюшка был именно таким никчемным человеком, как страстно утверждала мать. Джорджина сознательно отмахивалась от фактов, не решаясь досконально проверить то, что причиняло ей такую сильную боль. Она еще очень плохо знала людей, живущих вне мира бизнеса. И в этом была виновата мать. Ее горькие рассказы о браке с Бреннаном Руни повторялись столь часто и в таких подробностях, что Джорджина подсознательно закрылась броней недоверия, которой она, не зная того сама, отталкивала от себя возможных поклонников. Всех, кроме Уэйли. Разбитое вдребезги уважение к мужчинам возникло было вновь, когда она уловила примечательное его внимание к себе; его заботливость и очевидное восхищение вызывали растущее расположение, расцветавшее под теплым одобрением матери. Они не говорили ни о чем конкретном, но Джорджина знала, что только груз, накладываемый бизнесом, вечная занятость не дают Уэйли возможности попросить ее руки.
С уверенностью, частично восстановившейся в ней после воспоминаний об Уэйли, она перешла к действиям. С холодным гневом начала опорожнять ящики комода от своих принадлежностей и вещей, собираясь упаковаться и стряхнуть прах Ирландии со своих ног. Она собиралась вернуться назад, к людям, которых она знала и понимала, и, пожалуй, чтобы суметь забыть вероломство, запланированное ее дядей. Однако даже когда она защелкнула чемодан, сомнения продолжали одолевать ее. Почему такие беспринципные жулики с их коварными планами должны спокойно и безнаказанно уйти? Могут ведь существовать и другие, более легковерные люди, которые окажутся настолько неудачливыми, что попадутся в их лапы, поэтому никак нельзя допустить, чтобы эти негодяи могли свободно действовать и ловить своими трюками другие, ни о чем не подозревающие души.