В трактовке этого социально — психологического мотива Альбов достиг замечательных результатов. Его описания петербургских дворов, мещанской обстановки, быта и нравов создают полнейшую иллюзию реальности, они реалистичны до осязаемости и в то же время лишены натуралистической фотографичности, так как продиктованы не добросовестностью бытописателя, а высокопоэтическим настроением. Реализм Альбова одухотворен такой неизбывной жаждой счастья, что временами начинает казаться, будто «сумеречное бытие» людей, придавленных бытом, — это тяжелый сон или кошмарное воспоминание.
Альбов мог бы претендовать на более видное место в истории русской литературы конца XIX века. И если он такого места не занял, то это объясняется особо сложившейся литературной судьбой писателя. Свой основной труд — трилогию «День да ночь» (1890–1902) — Альбов печатал отрывками в течение более чем десяти лет, с большими перерывами. И все же этот труд остался неоконченным. В этом была определенная закономерность. Завершить роман, видя в жизни лишь «неуловимую сеть нам неизвестных и от нас независящих причин и последствий»,[587] было, конечно, непосильным делом.
Одним из самых популярных и читаемых романистов 80–90–х годов был А. К. Шеллер — Михайлов. Его романы искренни и задушевны. Он неизменно сам увлекался рассказываемым, и это передавалось читателю. У него был особый дар повествователя.
Шеллер — Михайлов сосредоточил свои усилия на создании романов из жизни средних слоев общества. В течение нескольких десятилетий в этих романах демократы сталкивались с аристократами и сначала высмеивали последних, а затем, в позднейших произведениях, заражались их пороками. Все это многократно повторялось, и в конце концов выработался устойчивый тип романа, с определенным кругом персонажей, с неизменно одинаковым конфликтом и настроением, с особой поэтикой.
В противопоставлении испорченных бездельников честному и доброму труженику проявлялся наивный демократизм Михайлова. Весь мир делился для него на две половины: с одной стороны, простые труженики, а с другой — богатые бездельники. Наивно — демократическое мировосприятие глубоко проникло в сознание Михайлова. Оно определило и эстетику его романов. «Друг — читатель, — писал Михайлов в «Гнилых болотах», — моя история не художественна, в ней многое не договорено, и могла бы она быть лучше обделана; но нам ли, труженикам — мещапам, писать художественные произведения, холодно задуманные, расчетливоэффектные и с безмятежно — ровным, полированным слогом? Мы урывками, в свободные минуты, записываем пережитое и перечувствованное и радуемся, если удастся иногда высказать накипевшее горе и те ясные, непризрачные надежды, которые поддерживают в нас силу, к трудовой чернорабочей жизни».