Такова внутренняя психическая сила, которая играет такую значительную роль в произведениях Эдгарда Поэ, и которую называет он демоном противности или противоречия (perversity) за отсутствием лучшего термина для выражения его мысли. Суть этой силы, этого демона заключается в стремлении совершить что-либо именно потому, что не нужно его совершать, что не должно его совершать. Обращая особенное или даже почти исключительное внимание на вторую редакцию этого мотива, писатель наш видит в демоне этом непременно злое начало, как основу сопротивления нравственному долгу, и впадает в отношении этом, как увидим мы после, в значительную ошибку. Всего подробнее говорит он о нем в рассказе, имеющем специальное название «Демона противоречия» и представляющем несомненно глубокий психологический интерес. «Двигатель, о котором идет в настоящее время речь, – говорит он, – представляется нам двигателем без мотива или имеющим такой мотив, который сам в свою очередь ничем не может быть мотивирован. Под влиянием его действуем мы без всякой разумной цели… мы действуем так потому, что не должны так действовать. В теории не может быть побуждения более бессмысленного, но на практике не существует побуждений более сильных. Для известного рода людей в известного рода обстоятельствах они становятся абсолютно неподлежащими сопротивлению, безусловно непобедимыми. Самая жизнь для меня не так несомненна, как верность этого предположения; уверенность в грехе или ошибочности, заключающихся в каком-нибудь деянии, является для нас зачастую единственной неотразимой силой, побуждающею нас к его осуществлению. Это стремление творить зло ради одного только зла не допускает никакого анализа, не содержит в себе никаких предварительных элементов. Это – побуждение простое, примитивное»…
«Я – одна из бесчисленных жертв демона противоречия». Такими словами начинается самый рассказ в тесном смысле этого слова. Суть рассказа, зерно его заключается в преступлении, совершенно похожем на то, которое составляло завязку сообщенного уже нами рассказа – «Сердце-обличитель». Перед нами убийство старика посредством заранее приспособленной отравленной свечи, помещенной в его спальню. Все следы преступления были скрыты самым совершеннейшим образом, и ничто не угрожало свободе и безопасности преступника. Мысль о возможности разоблачения существовала только в его душе и заставляла его переживать сильную внутреннюю работу, приводившую его, однако, к неизменному заключению: «я спасен!»
Однажды, бродя по улицам, я поймал самого себя, в то время как произносил почти вслух эти, сделавшиеся мне столь привычными слова. В порыве волнения я выразил владевшее мною чувство в следующей новой для меня форме: я спасен! я спасен, если только не буду так глуп, чтобы самолично донести на себя.