Она в необъяснимом страхе,
как лист, дрожит,
через ручьи, через овраги,
как лань, бежит…
А Купидон? Кует он мести
коварный план,
и в этом (здесь сказать уместно) —
он не профан.
Стрелою ранен золотою
бог Аполлон:
увидев Дафну, красотою
ее сражен.
Он полон клятвенных признаний
и нежных слов.
И, встретив раз, горит желаньем
увидеть вновь.
Любим ли он? Увы, сомненье
его грызет:
мольбам, увы, она не внемлет,
он не поймет,
чем вызван страх ее. Терзаясь,
спешит за ней —
она же, с ветром состязаясь,
быстрей, быстрей!
О, если б Дафна обернулась
к нему хоть раз,
и Аполлону бы взглянула
на миг в глаза —
читатель, не было б погони…
Ты был бы рад.
И не пришлось бы Купидону
торжествовать.
Бедняжка Дафна! Ей испуга
не превозмочь.
Как от врага, она от друга
несется прочь.
За нею Аполлон. Надеждой
он окрылен.
В мечтах уже плеч Дафны нежно
коснулся он.
Меж ними тает расстоянье,
вот обожгло
ее щеку его дыханье
и, быть могло,
уж руку протянул за Дафной,
ликуя, бог,
еще бы миг — стан нимфы властно
обнять бы мог
бог гордый Солнца… Здесь погоне
пришел конец.
«Спаси, спаси от Аполлона
меня, отец!»
Так Дафна к богу рек взмолилась.
Призвал Пеней
всех рек, ему подвластных, силу
на помощь ей.
Причину ль тайного испуга
он угадал
иль Аполлону дать в супруги
дочь не желал —
его веленьем образ девы
исчез навек,
чтобы расти лавровым древом
у ложа рек…
(Знать, боги не были всевластны:
могло на миг
порой и их коснуться счастье
и стать для них
таким же мнимо-достижимым
как для людей —
сгореть, сгореть невозвратимо
в огне страстей.)
У древа-Дафны бог могучий
застыл в слезах.
Его лицо темнее тучи.
В его глазах
слились отчаянье и нежность,
припав к стволу,
он повторяет безнадежно:
«люблю, люблю…»