будучи в седьмом классе, он к удивлению взрослых довольно быстро прочитал самый
драматический роман Гюго. Потом более внимательно перечитал ещё раз. И потом снова
и снова, не реже раза в год переосмысливал злоключения героев из далёкой почти
сказочной Франции.
Сказать, что это было его первое настоящее сексуальное и духовное переживание
означает не сказать ничего. В его пионерской юности до прочтения «Собора Парижской
Богоматери» не было ничего особенно яркого – обычные будни советского школьника,
состоящие из магниевых взрывпакетов, неловкого задирания наливающихся спелым
соком одноклассниц, школьных утренних линеек, записей в дневнике, выводимых с
помощью каких-то немыслимых смесей и тайного курения с обязательным заеданием
табачного аромата калёными семечками. Пожалуй, единственным его настоящим
увлечением и даже страстью было чтение. Всё остальное он проделывал, скорее, из
чувства солидарности, граничащего с обречённостью на стадное существование,
прививаемое с первых лет жизни каждому советскому человеку.
Но книги – книги были его территорией, куда не было входа никому. Конечно, это
необычное для подростка увлечение отличалось известной сумбурностью, которая на
самом деле и придавала нужные для духовного созревания оттенки – язвительный Чехов
чередовался с наивным Майн Ридом, а недочитанный Фадеев мог быть легко заменён на
загадочного Гоголя или фееричного Свифта. Но всё это было не то – он постоянно
чувствовал, что чего-то не хватает во всей этой разношёрстной прозе, должно быть нечто
более грандиозное, более искреннее и возвышенное.
И вот, наконец, свершилось – с первых страниц романа Гюго он понял, что впереди его
ждёт настоящее открытие, настоящее переживание, которое несравнимо ни с робкими
поцелуями тоненькой девочки в пионерлагере, ни с пряным ароматом сигарет «Кэмэл»,
наполнивших киоски «Союзпечати», ни даже с редким вниманием признанной классной
красавицы Оксаны, которая сидела с ним за одной партой. И его надежды были
оправданы – на последних страницах романа он тихо и с удовольствием плакал, не
ощущая своих слёз. А после второго прочтения пришло устойчивое ощущение всеобщей
красоты и величия человеческого одиночества, которое не покидало его всю оставшуюся
жизнь.
С тех пор он прочёл этот роман раз двадцать, и каждый повтор открывал всё новые грани
трагикомедии под названием «жизнь». Даже когда он, единственный выживший после
падения горящего вертолёта в Афганистане получал свой орден «Красной звезды»,
возникшее на мгновенье чувство горечи о погибших товарищах, не шло ни в какое