— Ой, что вы делаете! — закричала она, хватая Елену Ивановну за рукав нейлоновой кофточки. — Ой, не ходите вы к ним!
— Пускай идет! — оборвала ее Лампия.
— Свиньям доверять надо! — ответила Елена Ивановна, вырываясь из Нюркиных рук.
— Так они же голодные, как им доверять?
— Свиньи ласку любят. Я ли их не знаю? — самодовольно заявила Смолкина.
— Так бессловесные же они!
— Это наши свиньи! — стояла на своем Елена Ивановна.
— Ой, не ходите! — завизжала Нюрка, как визжат и кричат только от страшных ночных кошмаров, но ничего уже нельзя было остановить.
— Пускай идет! — настаивала на своем Лампия. — Пусть свиньи покажут ей, где правда!
Крокодил первый опрокинул перегородку. Клыки его были обнажены.
Истошный Нюркин визг слился с хрюканьем и хрипением зверей. Трещала распарываемая шерстяная материя, звенело золото и серебро на цементном унавоженном полу.
Бороздин и все гости кинулись из свинарника в сторожку, стуча сапогами, хлопая дверьми…
* * *
Нюрка завизжала от страха… На этот Нюркин истошный крик и визг в сторожку ворвались Колька, старший сын Лампии, и Нюркина мать. Уже светало.
Катерина Егоровна с вечера в ожидании дочери прилегла на печи, забылась в тепле и проспала всю ночь, а на рассвете, испугавшись, что Нюрки все еще нет, постучалась в избу к Евлампии, затем, в страшной тревоге, уже вместе с Колькой, бросилась на свиноферму.
Услышав еще издали нечеловеческий крик Нюрки, мальчишка с воплем распахнул дверь сторожки:
— Мама-а!
— Доченька, жива ли ты? — метнулась Катерина Егоровна к лежавшей на нарах Нюрке и принялась трясти и расталкивать ее. — Да проснись же! Что с тобой? Не угорели ли вы тут?
На столе чадил фонарь «летучая мышь» — керосин уже выгорел, дымился один фитиль. В протопившейся печке либо в котле, из-под крышки шел парок, что-то попискивало, как в остывающем самоваре.
Нюрка вскочила с нар и бросилась к матери. На щеке ее краснел широкий рубец от жесткого изголовья.
— Матынька, родненькая! — дрожала она, ничего еще не понимая.
— Что с тобой, доченька? Мы уж думали, не свиньи ли вас съели. Угомонись, опомнись! Неспокойная ты моя душа!
Из-за печки с лавки поднялась и во весь рот зевнула Палага. Припухшие веки ее не раскрывались.
Лампия с трудом отодрала голову от столика — она спала уже не на нарах, не рядом с Нюркой, а сидя за столом. Над нею висел свежий плакат: «Добро пожаловать, Елена Ивановна!»
— Ты что, сынок? — спросила она Кольку. — Отец-то дома?
— Дома. Он сердится, что ты и ночевать не пришла. Пойдем домой, мама! — Колька уже понял, что ничего плохого не произошло, в глазах его светилось одно любопытство. Он со смешком посматривал то на одну женщину, то на другую.