Не дам я чувству своему увянуть,
Пропасть в глубинах памяти моей.
Познав однажды вкус отравы пряной,
Жизнь ныне кажется мне пресной и пустой.
Эмилия Бронте
Николас Латимер развалился на диване в кабинете, положив ноги на журнальный столик и не сводя пристального взгляда со своей сожительницы. Несмотря на весь свой гнев, он с трудом сдерживал рвущийся из горла недоверчивый смех и в конце концов громко расхохотался, закинув голову. Но смех его прозвучал безрадостно и затих так же скоро, как и вырвался наружу. Он быстро опустил ноги на пол и подался к ней. Глаза его были холодны как лед, лицо также дышало холодностью.
— Интересно, Карлотта, ты хотя бы прислушиваешься немного к тому, что сама говоришь? Порой ты кажешься просто безумной, совершенно невменяемой.
— Вовсе нет! — резко возразила она, сидя с таким же возмущенным лицом, что и Ник.
— Прости меня, но я в этом не уверен. Ты собираешься уйти от меня и увезти ребенка в Венесуэлу, хочешь спрятать его от меня в своей семье, обратить в католичество. Ты воображаешь, что тебе все это удастся, а я стану плясать под твою дудку. Ты взбесилась и решила, что меня можно послать ко всем чертям. Так вот, что я скажу вам, миледи: к черту! Я заявляю тебе, что ничего из этого не выйдет! — повысил он голос. — И вот что еще. Прекрати эти свои причитания о своем бедненьком маленьком мальчике. Тебя послушать, так он еще не вырос из пеленок. Ему уже, слава Богу, четыре года, и он ни в каком отношении не бедненький! Мало того, что он окружен всеобщей любовью и преданностью, так у него есть еще все, что можно достать за деньги.
Карлотта угрожающе сверкнула глазами и помахала пальцем перед носом Ника.
— Ты не можешь запретить мне поступать так, как я того пожелаю. Я забираю Виктора с собой в Венесуэлу. Это мой ребенок. Мы с тобой не женаты, и у тебя нет никаких прав…