– Ты это откуда? – спрашивает меня отец и глядит на Эфроима.
– Откуда же мне быть? – отвечаю я.
– А я разве знаю откуда? – говорит отец. – Скажи ты, тебе лучше знать.
– Из синагоги иду, – отвечаю я.
– А где ты был целый день? – спрашивает отец.
– А где мне быть? – отвечаю я.
– Почем я знаю, – говорит отец, – тебе лучше знать.
– В синагоге, – отвечаю.
– Что же ты там делал, в синагоге?
– Что мне там делать?
– А я знаю, что тебе там делать?
– Я изучал…
– Что же ты изучал?
– Что мне изучать?
– Откуда я знаю, что тебе изучать?
– Я изучал талмуд.
– Какую книгу ты изучил?
– Какую же мне изучать?
– Откуда я знаю какую?
– Книгу «Суббота» я изучал.
Тут Эфроим Клоц сыпанул своим меленьким смешком, и отец больше не выдержал; он вскочил с места и отвесил мне такие две звонкие, горячие пощечины, что у меня искры из глаз посыпались.
Мать это услыхала из соседней комнаты и вбежала с криком:
– Нохум! Господь с тобой! Что ты делаешь? Жениха?! Перед свадьбой! Подумай, что же это будет, если сват узнает?!
……………………………………………………………………………
Мать была права. Гершл бал-такса проведал обо всем. Да сам Эфроим Клоц и рассказал, радуясь, что может досадить ему: они издавна были на ножах.
Уже на следующий день утром мне отослали обратно акт обручения и все мои подарки. Конечно, я больше не жених. Отца это так огорчило, что он слег в постель, долго болел, не пускал меня к себе на глаза. Сколько мать ни упрашивала, как ни защищала меня, – ничто не помогло.
– Позор! Позор этот, – повторял он, – хуже всего!
– Да пусть оно пропадом пропадет! – изливала сердце мать. – Бог пошлет ему другую невесту. Что ж поделаешь? С жизнью покончить? Видно, она ему не суженая…
Вместе с другими пришел проведать отца и капельмейстер Чечек.
Отец, увидев его, снял с головы ермолку, приподнялся на постели, протянул ему свою тонкую, исхудавшую руку и, посмотрев в глаза, сказал:
– Ой, пан полковник, пан полковник!..
Больше он не мог вымолвить ни слова: его душили кашель и слезы.
Первый раз в жизни я видел отца плачущим. Это меня так потрясло, так больно сжалось сердце! Я стоял у окна и глотал слезы. В эту минуту я искренне каялся во всем, что натворил. Я колотил себя в грудь, как истый грешник, и дал себе слово – никогда больше не огорчать отца, никогда-никогда больше не причинять ему неприятностей. Конец скрипке!
1902