Татьяна Георгиевна насмешливо прищурилась, выдыхая дым.
– Не только потенция! – чуть мальчишески выговорил так и не дождавшийся комплиментов Семён Ильич.
– Да знаю я, что все вы проверились. После смерти Семёнова. Мальчики, пугливое племя. Бедный Коля Зотов месяц не разгибался от заслуженных пожилых задниц, – захохотала Мальцева. – И каждая, разумеется, была обслужена под большим секретом. Ну разве что манипуляционная медсестра дайджест ежедневно обнародовала.
– Слушай, ну, стрёмно всё-таки. Чего издеваешься?
– Я не издеваюсь, Сёма, – вздохнула Мальцева. – Всё правильно сделали. Просто то, что так внезапно умирают те, с кем ты… на «ты», это как-то…
– Все умирают внезапно. Даже те, о ком ты знать не знаешь.
– А представляешь, Панин, сколько тех, о ком мы знать не знаем, побывало в этих халатах и на этих простынях? Чем они отличаются, гостиничные, от больничных? Такие же, «всехние», простерилизованные… У меня есть одна приятельница, она всегда с собой возит комплект постельного белья, пижаму, тапки и халат. В поездах бельё перестилает.
– Глупость какая! В нашем мире, где давным-давно можно ездить с кредиткой…
– Да, глупость, – вздохнув, перебила его Мальцева. – Я ей тоже всё время говорю, что это ужасная глупость. Всё прожарено. И не возить же за собой стулья. Или в самолёт – со своим креслом. Мир так удобен для пользования и путешествий налегке. Любая точка пространства обеспечена всем необходимым. Человеческие нужды унифицированы.
– Что-то ты очень грустно об этом всём говоришь…
– Сёма, но мы же все – разные! И нуждаемся – в разном! И любим мы по-разному. И болеем. Вон, у Семёнова покойного гематурии не было.
– Да, это так романтично! Мы с тобой в Питере, о чём бы нам с тобой поговорить, как не о клинике течения рака у покойного!
– Это ничуть не менее романтично, чем гостиничные простыни, тапки и халаты.
– Уверен, с Матвеем тебе на всё это было наплевать. С Матвеем ты могла совокупляться и в чужом вшивом спальнике, – чуть зло сказал Семён Ильич и налил себе куда щедрее, чем следовало бы.
– С Матвеем – да, – совершенно спокойно ответила Мальцева, равнодушно выдыхая дым в вечно затянутое питерское небо. – Разница между Матвеем и всеми остальными в том, что Матвей понимал – никакой разницы между чужим вшивым спальником и гостиничными белоснежными простынями нет.
– И что эта глубокомысленная сентенция должна значить?!
– Ничего, Семён Ильич. Ровным счётом ничего, как и любая мало-мальски уважающая себя глубокомысленная сентенция, – улыбнулась Мальцева. – Но с тем, кого не любишь, совокупляться на чистом белье всё-таки приятней. Тебе ли не знать.