Береника не задумывалась, куда влечет ее тот, кого она любит. Не задумывалась, что это — любовь, которую она не желала упустить (а ведь была минута, когда одно слово или умолчание — и она еще могла бы спастись)… не задумывалась, имеет ли она право поощрить, право принять эту любовь, вдохнуть в нее, себе на гибель, жизнь. Ибо любовь, подобно человеку, умирает от горя, умирает в мучительном томлении и вздохах, в поту и судорогах, и тот, кто позволил окрепнуть муке и мучается, тот хуже убийцы. Она не задумывалась над тем, куда влечет ее тот, кого она любит, потому что была охвачена жаждой абсолюта и потому, что любовь Орельена, справедливо или нет, в ее глазах носила на себе мрачную и упоительную печать абсолюта! И — сродни абсолюту — любовь эта сама себя вскармливала; не Беренике было утишить ее или разжечь, удовлетворить или успокоить. Разве важно то, что любовь, разделенная и признанная, рождает муки? Разве в самой любви не заключена ее цель? Разве все препятствия на пути любви, все препятствия, каких никогда не преодолеть, не составляют главного ее величия? Береника склонна была думать, что любовь, когда это счастливая любовь, гаснет и умирает. И снова тут давала себя знать жажда абсолюта, полная неспособность Береники ужиться со счастьем. Во всяком случае, ни счастье, ни горе не были обычным мерилом поступков Береники. Она и впрямь была хуже убийцы.
Но и судьба Орельена удивительно перекликалась с этими нечеловеческими склонностями. Чтобы понять его, надо вспомнить все, что было уже сказано о нем. Береника в этом не нуждалась. Ибо она была не просто нечеловечной, она была также и женщиной, и когда, полузакрыв веки, она смотрела на Орельена, то пугалась захватывавшего ее блаженства. Двуликой была Береника, одна была — как ночь, другая — как день.
— Вы мне солгали, — сказала Береника. — Эта женщина…
Орельен рассмеялся.
— Эта женщина… Вы, очевидно, думаете, что я был влюблен в эту женщину? Впрочем, вы не ошиблись, Береника!
Как безумная, Береника вскочила с кресла, готовая вот-вот разрыдаться. Орельен до боли сжал ее руку у запястья. Тихонько охнув, Береника опустилась на кресло и обхватила пальцами левой руки посиневшее запястье.
— Вы не ошиблись, Береника… Я ее люблю… Моя сестра довольно-таки любопытная особа, так вот моя сестра тоже об этом догадалась, и благодаря ей я и узнал…
Береника упала на землю с такой неоглядной высоты, что даже не плакала, она поднесла ладони к щекам, откинула голову назад и плотно зажмурила веки.
— Вот! Вот сейчас вы были Береникой, Береника! — воскликнул Орельен, и она открыла глаза. — Ведь вы никогда не видели себя с закрытыми глазами, что и естественно, иначе, увидев эту женщину, вы вскрикнули бы от изумления. Посмотрите на нее, Береника, посмотрите на нее хорошенько, ведь это же вы, разве вы не видите, что это вы?