— Нет, не здесь, не сейчас, — сказала она. — Можно повидаться с вами без… без?..
Он проследил направление ее взгляда, обращенного в сторону будуара Марты. Улыбнулся. Почему же, конечно, можно.
— Хотите завтра?
Они условились встретиться завтра в Пале-Рояль. Он знал там одно кафе, где иногда играл в шахматы.
Что ни говори, а вернисаж в полночь — это нечто неслыханное и невиданное — событие. Надо было быть Замора, чтобы додуматься до таких вещей. Никогда еще этого не бывало. Только представьте себе — в полночь после театра смотреть картины при искусственном свете. Именно из-за света и была выбрана полночь. Из-за того, что художники всем надоели с их вечными разговорами о свете. Картина должна быть написана так, чтобы ее можно было смотреть при любых обстоятельствах, в любом месте, с изнанки, на улице, утром или вечером… Следовало бы даже писать специально для ночного мрака фосфоресцирующими красками. Словом, у Замора на все был готов ответ.
Он прекрасно знал, что делает, знал, что после театра не сразу люди ложатся спать, что на Монмартре ночные заведения открываются поздно, что не каждый день ходят в «Беф» и что, помимо всего, вернисаж — развлечение, за которое не надо платить. Словом, именно то, что требуется для богатой публики, для людей светских, которым плевать на пошлые семейные вернисажи. Говорили даже, что выставку посетит сам персидский шах, прибывший накануне в Париж. Словом, получилось нечто весьма шикарное и в то же время попахивающее скандалом. Говорили также, что дадаисты, эти юные безумцы, рвут и мечут потому, что на вернисаже будут подавать виски и шампанское и что они явятся с перочинными ножами и будут кромсать дамские платья. Кое-кто испугался, — ведь эти хулиганы способны на все. Но, дорогой мой, неужели вы спасуете перед ними?
Орельен явился на вернисаж задолго до сбора публики. Ему не сиделось на месте. Береника должна была приехать на выставку вместе с четой Барбентанов. Все четыре зала галереи Марко-Поло, представлявшей собой ротонду с двумя смежными помещениями в левой части и с квадратным салоном справа, где устроили буфет, были еще почти совсем пусты, получалось что-то весьма просторное, хотя на самом деле тут негде было разойтись, и каждому невольно приходила мысль, как же разместится публика, ведь народу будет уйма. Полицейский комиссар установил на сегодняшний вечер одностороннее движение по примыкающей к галерее улице, а для стоянки машин отвели ближайший переулок.
Галерея была залита ярким светом. Замора заменил все лампочки на более сильные: пусть у людей рябит в глазах. Это был первый в Париже опыт с таким освещением. Новинка. Говорят, что в Нью-Йорке… Так или иначе, ни один цвет не мог устоять перед таким освещением, все краски разложились на оттенки спектра, красные переходили в оранжевые, а лиловые — в шоколадно-коричневые. Замора было на все это наплевать. Что такое свет? Предрассудок. Художник явился сюда в сопровождении миссис Гудмен и четы друзей: он — невзрачный тип, с заложенным от насморка носом и в сногсшибательном пиджаке, она — стопроцентный Монпарнас: на голове шелковый бирюзового цвета тюрбан, платье, вроде рясы, и не спускает со своих костлявых рук какую-то неописуемо желтую собачонку. Орельен пожалел, что надел смокинг. Замора щеголял в белой, наглухо застегнутой куртке; чтобы в нос сразу же шибало Буэнос-Айресом, — объяснил он. Хозяин галереи, жирный брюнет в пиджачной паре из ворсистой ткани, португальский купец, который неизвестно почему называл себя Марко-Поло, с узенькими усиками, подбритыми над губой так, что они, казалось, росли из ноздрей, — озабоченно вертелся среди публики, размахивал руками в перстнях и орал, потому что сандвичи задержались где-то в пути. Две или три парочки бродили по залу и говорили вполголоса, будто попали в гости к незнакомым людям.