Повинуясь какому-то неясному инстинкту, Орельен говорил чуть ли не шепотом. Его смущали громкие крики четы Давидов. Он боялся, что его услышит миссис Гудмен. А сам исподтишка косил глазом на Беренику. Похоже на портреты бретонок. Полковник предложил ему сигарету. Откровенно говоря, не стоило бы здесь курить. И без того духотища, а публика все прибывает. Что-то будет через четверть часа? Полковник был совершенно прав: Орельен не заметил скопления народа и, только оглянувшись, увидел, что галерею вдруг наполнили зрители. Возможно, Береника уже пришла…
— А вы смотрели каталог? — спросила госпожа Давид. Нет, видно она от него не отстанет, пока не расспросит все в подробностях. Там есть просто непристойности. Госпожа Давид отлично видела, что Лертилуа еле слушает, но это не остановило поток ее красноречия, она уже давно привыкла, что все люди почему-то ведут себя с ней таким же образом, думают о чем-то своем и не слушают. Супруга полковника печально вздохнула.
Орельен разрывался между желанием пойти посмотреть, пришла ли уже Береника, и посмотреть портрет Береники. Конечно, не при чете Давидов, он просто не вынес бы их комментариев. К счастью, его окликнули. Это оказалась госпожа Шельцер, супруга Жака; нет, Жака еще нет, он придет попозже… Вы не знакомы с Вальмондуа? Ги, это господин Лертилуа… До Орельена доходили слухи, что супруга Жака состоит в связи с каким-то герцогом. Должно быть, это и есть ее герцог. Не особенно высокий, жиреющий блондин, лицо растерянное, и почему-то кажется, что у него слишком много манжет… Водоворотом толпы Орельена вынесло к портрету Береники.
Глухая ярость поднялась в нем. Так оно и есть. Если Замора запала в голову какая-нибудь мысль, то он уж непременно приведет ее в исполнение: два рисунка, налезавшие друг на друга, — два портрета, как он сам говорил, — один с открытыми, другой с закрытыми глазами, губы, тронутые улыбкой, губы, искривленные плачем. В общем, довольно похоже, смеет быть довольно похожим, не будучи похожим по-настоящему. По мере того как Орельен всматривался в портрет, у него все сильнее сводило челюсти. Внезапно зритель переставал различать, где начинался один рисунок и где кончался второй, переставал видеть два различных лица, и перед ним возникало чудовище, два чудовища, три чудовища, в зависимости от того, как соединялись в его представлении эти разрозненные глаза и губы, этот лоб и нос, эти непропорциональные черты, этот чуть ли не дегенеративный подбородок. Орельена охватило бешенство: ведь в конце концов Береника не принадлежит этому самому Замора, так по какому же праву он смеет?.. Внезапно его поразило выражение глаз: необыкновенное сходство! Неужели у этого жулика, у этого проходимца есть талант? Ибо это была Береника, до ужаса она. Орельену хотелось послушать мнение о портрете посетителей вернисажа, но он боялся. Словом, он ревновал.