Дорога издалека. Книга 1

Аул, и котором протекали годы моего детства, привольно раскинулся на равнине: с одного края поглядишь — другого не увидишь. Местность совершенно гладкая, и только посреди селения высился темно-серый глиняный холм. Это — старинная, давно заброшенная крепость. Нам, мальчишкам, казалось, что холм посреди аула — самый высокий в мире. Мы искренне верили рассказам, будто зимой холодные свинцовые тучи, гонимые северным ветром, разбиваются о его вершину, от боли плачут обильными слезами, и потоки воды низвергаются на землю, на убогие дома и оголенные деревья. А в пасмурные дни поздней осени вершина крепостного холма будто и вправду исчезала, таяла во мглистом небе.

Впрочем, не одни мальчишки — все жители аула были убеждены, что нигде во всей округе нет такой же величественной, древней крепости. Люди так ее и называли: Старая крепость, Коне-Кала. Самые пожилые старики, да еще немногие грамотеи, знакомые с ветхими рукописными книгами, знали, что некогда крепость именовалась иначе: Хайбер-Кала. Однако прежнее название было почти всеми забыто. Возможно, в далекие времена тут возвышался целый укрепленный город: ведь еще к сейчас Коне-Кала занимала площадь не менее сорока танапов. А вокруг, за пределами нашего аула, лежали тысячи танапов солончаковой скудной земли. Ее-то и носили, проливая горячий пот, наши далекие предки, чтобы воздвигнуть громадину чуть не до небес. Поистине адский труд! Не только пот, но, наверно, и слезы, и кровь человеческая обильно оросили в те времена землю у подножья грозной твердыни.

Помню, на верх крепостного холма поднимались узенькой тропкой, которая вилась, подобно змее. Взберется человек самую вершину, глянешь на него снизу — и он покажется малым ребенком, едва научившимся ходить, А когда сам туда же вскарабкаешься, — такая даль перед глазами открывается, что дух захватывает. И весь аул перед тобой словно на ладони. Там и сям глиняные мазанки с плоскими крышами: иные повыше, иные вовсе неказистые. На крыше сложено у кого что: тут и хворост, и кизяки сушатся, и палач — кукурузные стебла — желтеет, и связки выгоревшего буяна — солодки — темнеют грудой. А кое-где сплошь одни кибитки, поверху окутанные рваными, выгоревшими на солнце кошмами. Всюду фруктовые деревья. Разбегаются во все стороны арыки и арычки; берега у них высокие, неровные — от который выбрасывается при очистке русла. Улицы — ее улицы, а тропы, узкие, извилистые, пыльные. Туда-сюда беспрестанно снуют люди, кто пешком, кто на ишаке, кто верблюда ведет в поводу. В облаке пыли движется стадо, в середине пастух с кривой палкой, а чуть подальше люди копают землю, мелькают над головами где кетмень, где лопата с отточенным лезвием. С другого края — скотина пасется, траву щиплет, резво прыгают пушистыми комками светло-коричневые ягнята, палевые козлята.