Глава 1
Итальянец по происхождению, Еугенио ничего не понимал в итальянской опере
«24-й день 5-го месяца 13-го года по Жун Чэну (14 июля 1735 года), Чжан Банцяо, письмо своему младшему брату Мо, из монастыря Бифен на Цзяошане, в один из дождливых праздных дней:
Когда-то Уян Жутиу, работавший в Императорской библиотеке, обнаружил тысячи, десятки тысяч свитков — влажных, сгнивших и безвозвратно утраченных. Кроме того, там находилось несколько десятков каталожных свитков, большая часть которых тоже превратилась в гниль, и только несколько свитков остались неповрежденными. Он прочитал имена авторов: ни одного из них он не знал. Он прочитал названия книг: ни одной из них он никогда не встречал. Значит, учитель У был просто невежествен, ведь ни одна книга не могла попасть в Императорскую библиотеку, если принадлежала перу неизвестного».
Прочитав эти несколько строк в сборнике, который дала ему Марианна, Еугенио решил больше никогда не писать (не пополнять ряды одержимых этим смехотворные занятием, — вначале подумал он — он, кто опубликовал всего одну книгу стихов и сборник новелл, проданные соответственно тиражом сто тридцать два и триста тринадцать экземпляров) и выбросил рукопись, которую редактировал. Для большей надежности он удалил из компьютера папки с файлами и очистил корзину. Потом ему в голову пришла мысль, что если нельзя восстановить файлы, то в глупом порыве раскаяния еще можно спасти скомканные листы. Поэтому, вытащив их из мусорной корзины, он пошел в сад и поджег вместе с кучей нарубленных веток, лежавших там уже несколько недель. Все равно, подумал он, рукопись была не закончена, не была бы закончена, и вообще, у него ничего бы не вышло. Лучше уж посвятить свободное время работе в саду и получить от этого больше пользы и удовлетворения.
Это решение принесло ему облегчение, и он почувствовал себя так, словно заново родился. Перед ним открывалась спокойная жизнь, состоящая исключительно из здоровых занятий, работ по дому, написания простеньких статей для культурной странички в «Вуа дю Сюд» (кстати, он собирался попросить своего шефа прямо с сегодняшнего дня поручать ему только интервью — и никаких обзорных статей, чтобы больше не подвергаться прежнему искушению заняться творчеством) и воскресных сладких утех с Марианной.
— Мне уже сорок один год, — объяснил он ей тем же вечером, — возраст, когда умер Кафка. Я воспринимаю это как знак, что мое время безвозвратно ушло. Нужно быть честным с самим собой — я не смогу быть хорошим писателем. И потом, книг и так полно.
