Избранное

У Давида Самойлова между стихами, которыми он начинал, которые первыми напечатал и теми, вслед которым пришла извест­ность,— немалый срок.

Начинал в ИФЛИ вместе с поколением, молодым, талантливым и еще не знавшим, что оно — военное:

(«Перебирая наши даты...»)

Послевоенные судьбы тех, что вернулись, складывались раз­лично. Выход их первых книжек растянулся на полтора десятиле­тия. Промежутки между ними, как паузы,— молчание ушедших.

Самойлов не торопился. Не торопил себя, чтобы себе не изменить. Попробовал голос и замолчал, ушел в перевод. Вот почему запозда­ла первая книга 1958 года. Запоздала, чтобы появиться вовремя, в свой срок.

Растет известность. Не быстро, как не быстро за «Ближ­ними странами» следуют сборники: «Второй перевал» в 1963-ем, спустя еще семь лет — «Дни».

Уже есть свой читатель, есть имя, но не такое, которое, как молва, бежит впереди стихов. Резонанс имени — критерий успеха в годы «поэтического бума». Меняется тогда форма вопроса о новой книге: вместо «вы читали?» — «вы достали?»

Самойлова не достают, его читают. Я помню, как первое не­большое избранное — «Равноденствие» (1971), мгновенно исчезнув­шее с московских прилавков, и год спустя можно было вдруг заме­тить в стопке поэтических книг за пределами столицы. Последующие сборники, однако, и на нестоличных прилавках попадались редко — как случайность и удача: «Волна и камень», «Весть»...

Названия для книг выбирают по-разному. Один автор спешит объявить, что читатель вправе ожидать, и выносит на обложку крат­кий тезис, понятный без дальнейших объяснений. Другой в качестве тезиса — к поэтическому сборнику — возьмет название одного из вошедших в него стихотворений. Третий...

Почему Самойлов называет свою книгу — «Весть»? Весть от кого или о чем?

Начинаешь читать стихи и помнишь об этом пока что непонят­ном, неразгаданном названии. И думаешь, что автор наверняка рас­считал так, чтобы оно не забылось, не ушло, отложившись в памяти. И в первом же стихотворении (или небольшой поэме?) «Снегопад» наталкиваешься на строку: «Но зрелости слышнее весть...»

Разгадка? С одной стороны, как будто бы да: ведь в поэме — взгляд в собственную или похожую на свою молодость. И заверша­ется она признанием в том, что если лета и не клонят к суровой прозе, то заставляют внимательнее вслушиваться в ее уроки: