Андрей Лазарчук
ШТУРМФОГЕЛЬ
Коммандос верхнего мира
Москва, 21 апреля 1941. Около 4 час. утра.
Громко позвонили, а потом стали стучать кулаками: "Откройте! Тут управдом! От вас течет вниз!" Жилец лениво заглянул в ванную комнату. Да, вода действительно перелилась через край ванны и стояла толстым дымящимся подрагивающим слоем на полу. Два красных колена высовывались из кипятка - да плавала, гоняемая подводными течениями, полузатопленная бутылка из-под коньяка. Отлично, подумал жилец. Через десять минут они расхрабрятся и взломают дверь. Он еще раз прошелся взглядом по квартире. Добросовестный разгром после оч-чень добросовестной пьянки. Мертво спящий под столом летчик. На разметанной постели - полуголая толстая девка, то ли чья-то секретарша, то ли буфетчица. Тоже до полудня не проснется, а когда проснется, не сможет ничего вспомнить. Анализы кое-что покажут, но: В случае чего, сделает аборт. Впервой ли? Как говорится, погуляли. Ночь перед арестом. Он встал у окна и посмотрел в щель меду занавесками. Под окнами глупо таращились трое. Заливает, значит? Соседей снизу? Это которые сверлили дырочки в своем потолке и просовывали в них трубочки стетоскопов? Хорошие соседи. Тихие и невредные. Он отошел от окна, подхватил чемоданчик-балетку и стал ждать. Дверь уже ломали всерьез. - Гражданин Волков! Александр Михайлович! Ворвались сразу трое: два офицера с малиновыми петлицами и околышами - и штатский, в шляпе и даже в пенсне. - Волков! Сопротивление бесполезно! Это он знал и без них. Только дурак сопротивляется подавляющей силе. Умный - уступает, а когда нападающий проваливается, бьет его в затылок. И даже не слишком сильно. Зачем? Все равно ведь - насмерть: - Не трогать здесь ничего! Разумно. Поскольку главное - в расположении предметов. Что ж, это они еще кое-как понимают: Вот побежали в ванную. Ну-ка, ты, в пенсне! Повернись, я хочу видеть твое изумленное личико. Или разъяренное. Ну-ка: Отлично. Злость. Чистая неприкрытая злость. Конечно, ты умный, ты кричал: брать, брать немедля! А твой недотепа-начальник цедил: слежка, контакты, разработка: Теперь у тебя на него есть хороший материал. Можно сказать, что я пристрелил кого-то из вас. Может, тебя, может, его. Вы мне оба одинаково противны. Главным образом, своим посконным идиотизмом. Вам не представить себе, что есть кто-то настолько умнее вас, что вы рядом с ним - не более чем вши. Гниды. Вы так и не поняли, кто я такой. И не поймете никогда. И - плевать. Тот, кого знали как Волкова - впрочем, он и был когда-то настоящим Сашей Волковым (круг замкнулся:) - последние полгода был занят только и исключительно тем, что готовил свою смерть. Поскольку в государстве тотального контроля истинно свободным мог быть лишь мертвец. Который лежит под надписанным камнем и которого не нужно искать. Обеспечить себе замену в мире живых оказалось не так уж сложно. Уже полтора месяца в его квартире беспробудно жил командированный из дальневосточного леспромхоза снабженец Фрязин, пьяница и беспутный тип, ростом, комплекцией и цветом волос похожий на Волкова. Они познакомились в пивной на Сивцевом Вражке, почти подружились; Волков, пользуясь своими знакомствами в верхах, помог Фрязину решить какие-то не совсем решаемые проблемы. Фрязин закатил для него долгую роскошную пьянку. Две недели назад Фрязин как бы уехал обратно на свою станцию Ерофей Павлович: На самом же деле, "вспомнив" что-то по дороге, он вернулся в Москву и ночью постучал в дверь квартиры Волкова. Глаза его были страшные. Волков его впустил и больше не выпускал. А буквально на следующий день Волкова обложили по-настоящему. И он понял, что успел чудом. Впрочем, к чудесам он привык. На чудесах он и держался все это время - с самого начала своей безумной службы. Собрав двадцатого на свой день рождения побольше друзей, приятелей и случайных собутыльников, он позаботился о женщинах, выпивке, большом шуме и даже драке, спровоцировав спор о том, пристойно ли коммунисту так напиваться в Пасху, при этом закусывая водку крутыми яйцами. Он прекрасно знал, что все его гости пройдут через руки НКВД или НКГБ, и там сделают все, чтобы получить от них подробные показания. И показания будут свидетельствовать, что хозяин квартиры остался с женщиной и одним - а может, двумя; или тремя?.. да нет, одним - упившимся гостем: Хозяин был хмелен, весел и хлебосолен. Он действительно был весел и хлебосолен, но хмель не брал его абсолютно. Проводив гостей, он разжег в титане огонь, для пущего правдоподобия роняя щепу и чурбачки и просыпая уголь. Потом, поимев пьяную до соплей буфетчицу, он тычками поднял на ноги Фрязина, раздел его догола, заставил забраться в ванну, дал в руку бутылку коньяка и пустил теплую воду. Потом подержал некоторое время его голову под водой, пока снабженец не перестал дергаться. И тогда - закрыл холодную воду. Пламя весело гудело в титане: Струйка кипятка текла из крана прямо на лицо утопленника. Ванна наполнялась и наполнялась. Отклеившаяся от бутылки этикетка залепила сливное отверстие, и вскоре вода полилась через край. Через полчаса за ним пришли: Очень отстраненно и незаинтересованно Волков смотрел, как его квартира наполняется разными людьми, в форме и в штатском, как санитары достают из кипятка разварившееся тело и укладывают на носилки, как пощечинами и нашатырем поднимают несчастную буфетчицу (или все же секретаршу?) - и, не позволяя ей надеть ни трусы, ни юбку, тут же начинают допрашивать, а она не понимает ничего: Осторожно, стараясь никого не задеть, он пробрался к выходу, спустился по лестнице вниз, на парадной пропустил торопящихся навстречу ему двоих шпалы властно взмерцнули в петлицах - и вышел на холод и склизь ненадежной предутренней весны. Четыре машины стояло в ряд у парадной, и еще по одной в концах переулка: Чтут тебя, Волков, подумал он и, подняв воротник, неторопливо пошел в сторону Пречистенки. Двери у машины были пригласительно открыты, и всего лишь два опера с наганами охраняли ее. Даже - опер и оперша. Это была слишком грубая приманка - на дурака или на паникера. Неторопливо он прошел мимо, ловя запах - будто бы свежелопнувших березовых почек. Девочка-опер была симпатичная, пусть и жестковатая; в другое время и в другом месте он бы ее не упустил. Знаешь ли ты, бедняга, как пахнут настоящие французские духи?.. По Пречистенке он дошел до Зубовского, хотел остановить таксомотор, но передумал - пошел пешком. Почему-то хотелось пройтись. Он не любил Москву, больше того, он ее терпеть не мог, но вот - не хотелось расставаться навсегда: На вокзале он еще посидел в буфете, жуя пережаренную котлету с горошком и потягивая средней паршивости пиво. Потом сел в киевский поезд, забрался на верхнюю полку и спокойно уснул.
