Хелен Кроми Моллан, племянница Майн Рида
Его собственная жизнь, пересказанная точно и подробно, будет такой же интересной и разнообразной повестью, как самые увлекательные из всех чудесных рассказов, вышедших из-под его пера.
* * *
[Майн Рид] обладал способностью к едкому сарказму. Однако он редко использовал ее, почти никогда, – только как средство защиты или чтобы поставить на место лживого хвастуна. Наоборот, он был слишком добр и щедр, и у него был самый общительный характер. <…> Любой темой, которую он выбирал для разговора, он мог заинтересовать всех вокруг. Он был душой компании.
Донн Пиатт, друг Майн Рида, у которого он жил в Америке в 1848 г.
Первый свой роман Майн Рид написал в моем доме, в котором провел зиму. Он приехал с Мексиканской войны, украшенный тяжелой раной и покрытый славой храбрейшего из храбрых в нашей маленькой армии. <…>
Когда он не ухаживал за красивыми девушками <…> и не скакал на моей кобыле, он писал роман, действие которого происходит в Мексике и на мексиканской границе. По вечерам он читал нам главы этого романа (он был прекрасный чтец), и если написанное недостаточно, по его мнению, хвалили, сердито ложился спать, по несколько дней не брался снова за перо и загонял кобылу своими дикими скачками. Я понял, что для того, чтобы спасти мою гнедую Дженни, нужно хвалить его работу. <…>
Первый же гонорар, полученный за книгу, увел от нас этого не знающего покоя солдата удачи, и больше он к нам не возвращался. Он и так давно уехал бы, если бы не был отчаянно влюблен в одну из прекрасных обитательниц нашего дома. Но галантный ирландец не добился ответного огня ее больших голубых глаз и потому наконец отказался от ухаживания. <…>
Между этим прощанием и нашей следующей встречей прошло почти двадцать лет. Майн Рид прославился и разбогател, истратил все состояние на строительство мексиканского ранчо в Англии, а я только начинал использовать свое перо как средство к существованию. Он поседел, но был по-прежнему крепок и цветущ; тогда он жил со своей красивой молодой женой в небольшой квартире на Юнион-сквер в Нью-Йорке. Я рассказал ему, что наш старый дом <…> обветшал и развалился и что из того семейного круга, о котором он вспоминал с таким теплом, остался только я. Это так его опечалило, что я достал бутылку вина, чтобы развеять нашу печаль; он отвел меня в подвальный ресторанчик на Бродвее, и мы там выпили не только эту бутылку, но и еще несколько и поужинали.
