В комнате было ни зги не видно… все занавески задёрнуты… ни единого слабого проблеска света с улицы и абсолютная тишина. Мой друг, я и незнакомец держались за руки, напрягшись и дрожа. Невыразимый страх сгущался над нами… в нас…
И тут… сквозь мрак к нам стала подбираться белая, тощая, светящаяся кисть руки и начала писать за столом, за которым мы сидели, заранее приготовленным карандашом. Мы не видели, что писала рука, но чувствовали это в себе… одновременно… как если бы это вставало перед нашими глазами, начертанное огненными буквами…
История этой руки и человека, которому она когда-то принадлежала — вот, что в глубоком мраке полуночи нацарапала на бумаге белая светящаяся кисть:
…— Когда я поднимаюсь по ступеням, подбитым красным сукном… то… на душе становится всё же как-то не по себе. В груди что-то раскачивается туда-сюда… большой маятник. Но края диска маятника острые, как бритва, и когда он, размахнувшись, чиркает по краям грудной клетки, я чувствую там резкую боль… и дыхательный спазм, так что хочется громко хрипеть. Однако я стискиваю зубы, чтобы не вырваться ни единому звуку, и сжимаю связанные за спиной кулаки, так что из-под ногтей брызжет кровь.
Теперь я наверху. — Всё в полном порядке; ждут лишь одного меня. — Я спокойно позволяю побрить себе шею и затылок, затем прошу позволения в последний раз обратиться к народу. Мне предоставляют это право… Как только я оборачиваюсь и обозреваю бесконечную толпу, плотно сбившуюся, плечо к плечу, вокруг гильотины — все эти идиотские, тупоумные, озверевшие, отчасти по-обывательски любопытные, отчасти жадные до сенсаций лица, эту массу людей, эту сорокатысячную издёвку над именем Человек — это кажется мне настолько комичным, что я невольно заливаюсь громким смехом.
Но тут я вижу, как на важные мины моих палачей ложатся строгие складки… чертовская наглость с моей стороны воспринимать дело со столь малым трагизмом… я не хочу больше раздражать добрых людей и быстро начинаю моё обращение:
«Граждане, — говорю я, — граждане, я умираю за вас и за свободу. Вы недооценили меня, вы осудили меня… но я люблю вас. И в доказательство моей любви выслушайте моё завещание. Всё, чем я владею, ваше. Вот…»
И я поворачиваюсь к ним спиной и делаю жест, который они просто не в состоянии неправильно истолковать…
… Кругом вой негодования… я поспешно, со вздохом облегчения кладу голову в выемку… шипящий свист… я ощущаю лишь ледяное жжение в шее… моя голова падает в корзину.
Потом чудится, будто я сунул голову в воду, и она заполняет уши. Смутно и путано проникают ко мне шумы внешнего мира, гул и звон в висках. В области всего среза культи моей шеи такое чувство, как будто с него испаряется эфир в больших количествах.