Человек — человек-амфибия, живущий одновременно в двух мирах, фактическом и искусственном: в мире материальном, мире жизни и сознания — и в мире символов. В своём мышлении мы используем огромное разнообразие символических систем — лингвистических, математических, пиктографических, музыкальных, ритуалистических. Без таких символических систем мы не имели бы ни искусства, ни науки, ни права, ни философии, ни даже самых зачатков цивилизации: иными словами, мы были бы животными.
Символы, значит, необходимы. Но символы — как с абсолютной ясностью показывает история нашей эпохи и всех других эпох — могут оказаться также губительными. Рассмотрим для примера область науки, с одной стороны, и область политики и религии — с другой. Мысля, действуя, реагируя в терминах одного ряда символов, мы пришли, пусть и в малой мере, к пониманию и обузданию стихийных сил природы. Мысля, действуя, реагируя в терминах другого ряда символов, мы используем те же силы как инструменты массового убийства и коллективного самоубийства. В первом случае пояснительные символы строго отбирались, тщательно анализировались и постепенно адаптировались ко вновь возникающим фактам природной жизни. Во втором случае изначально ложно отобранные символы не подвергались никакому всестороннему анализу и не переформулировались, чтобы прийти в соответствие с вновь возникающими фактами человеческого существования. Хуже того, на эти обманчивые символы повсюду взирали с совершенно неподобающим почтением, как если бы каким-то таинственным образом они оказывались более реальными, чем те реальности, которые они призваны отражать. В контексте религии и политики не слова рассматривались в качестве символов, зачастую неадекватных, вещей и событий, а, наоборот, вещи и события рассматривались как своего рода иллюстрации слов. Вплоть до сегодняшнего дня реализм в использовании символов мы проявляли лишь в тех областях, которые не считаем слишком важными для себя. В ситуациях же, затрагивающих глубинные основы нашего существа, мы упорно использовали символы не только что не реалистически, но — ударяясь в какое-то идолопоклонство, даже в безумие. В результате мы оказались в состоянии совершать, совершенно хладнокровно и на протяжении длительного времени, такие деяния, на которые животные способны только в краткие приступы безумной ярости, желания или страха. Пользуясь символами и поклоняясь символам, люди становятся идеалистами; а будучи идеалистами, они превращают вспышки своей животной жадности в грандиозный империализм Родса или Дж. П. Моргана, вспышки животной страсти к запугиванию себе подобных — в сталинизм или испанскую инквизицию; вспышки животной привязанности к своему клочку земли — в расчётливое безумие национализма. По счастью, людям также свойственно превращать вспышки своей природной доброты в пылающее всю жизнь пламя милосердия Елизаветы Фрай или Венсента де Поля; вспышки природной преданности мужу или жене и своему потомству — в то разумное и постоянное сотрудничество, которому до сих пор удавалось спасать мир от других катастрофических последствий идеализма. Будет ли оно в силах и дальше спасать мир? Вопрос остаётся без ответа. Что тут можно сказать? Разве то, что идеализм националистов, владеющих атомной бомбой, резко уменьшает шансы на успех тех идеалистов, которые стремятся к сотрудничеству и милосердию. Даже лучшая поваренная книга не заменит даже худший обед. Факт, кажется, достаточно очевидный. Тем не менее самые глубокие философы, самые учёные и тонкие богословы веками впадали в одну и ту же ошибку — отождествляли свои чисто словесные конструкции с фактами; или они впадали в ещё более чудовищное заблуждение — воображали, будто символы каким-то образом более реальны, чем то, что они символизируют. Такое «словопоклонство» не обходилось без протестов. Как говорил апостол Павел: «Буква убивает, а дух животворит». «И зачем, — спрашивает Мейстер Экхарт, — вы суесловите о Господе? Что вы ни скажете о Боге, всё будет ложью». А на другом конце света автор одной из Махаяна-сутр утверждал: «Будда никогда не проповедовал истину, поскольку вы должны познать её внутри себя». Подобные высказывания воспринимались как «подрывающие устои», и респектабельные люди игнорировали их. Странное идолопоклонство ценимым сверх всякой меры словам и символам беспрепятственно продолжалось. Приходили в упадок религии, но старая привычка формулировать веры и навязывать свои догмы другим сохранилась даже у атеистов.
