— Ты дурак, — разъяснил Щетинин. — Тебе сорок два года. Сколько ты еще собираешься работать на чужого дядю?
Он с осуждением смотрел на Терентьева. Они обедали на верхней веранде ресторана «Москва». В бокалах посверкивала хирса. Терентьев не любил портвейнов, но этот был неплох. Терентьев улыбнулся и отпил глоток.
— Дядя не совсем чужой. Мы не пауки, что ткут паутину для собственной пользы. Мне кажется, ты забываешь о цели наших работ.
Щетинин опорожнил свой бокал и налил снова. Он не переносил возражений.
— Я забываю только о том, что ты не разбираешься в простых вещах. Речь не о прекрасных общих целях, а о вполне конкретном печальном факте — тебя обворовывают. Ты трудишься, а другие твой труд используют для своих диссертаций…
— Если ты о Жигалове…
— Я не о Жигалове. О нем спорить нечего. Жигалов ясный. В институте давно острят, что его призвание — соавторство. Он лез в сотрудники, вползал в помощники. Теперь соавторство — его штатное право, с этим ничего не поделаешь. Он уже не примазывается, а привередничает — его упрашивают присоединиться, он раздумывает, иногда отказывает. Если хочешь, твоя беда именно в том, что он не напрашивается в руководители…
— Я тебя не понимаю, Михаил.
— Еще бы ты понимал! Ты даже не догадался, что я толкую не о Жигалове, а о Черданцеве.
— Ну, положим, не так трудно было…
— Брось! Даже мысли не явилось. Я вижу тебя насквозь. Удивляюсь, как ты с подобной проницательностью еще разбираешься в своих ионах. Все твердят, что ты талантлив. Если это так, то главная черта таланта — туповатость. Не спорь, не хочу слушать!
Он все больше сердился. Терентьев поднял бокал. Солнце выползло из-за купола Ивана Великого, и хирса вспыхнула, как подожженная. Щетинин отвернулся от Терентьева. Тот засмеялся и покачал головой. Все это становилось попросту смешным. Щетинин уверовал, что только его заступничество спасает Терентьева от непоправимых ошибок в обращении с людьми. Маленький, порывистый, страстный в словах и поступках, он с некоторых пор, забрасывая собственные дела, ревниво навязывал свою — не всегда приятную — помощь. Терентьев не мог набраться духу отклонить эту настойчивую опеку. Он боялся обидеть Щетинина, к тому же сознавал, что и вправду мог наделать промахов. В трудных случаях Терентьев отмалчивался или посмеивался, добродушная улыбка не раз смиряла разбушевавшегося друга.
— Итак, Черданцев, — заговорил Щетинин снова. — Это штучка с ручкой. Он хуже Жигалова. Тот честный склочник и соавтор. Такого еще можно терпеть, во всяком случае, легко нейтрализовать. А Черданцев — пролаза, проныра, прощелыга… Пробойный пройдоха!
