АЛБЕРТ БЭЛ
ВЫСТРЕЛ
Именно с тех роковых слов все и началось.
Могу сказать даже время: что-то около двух пополудни. Мы только что вернулись из буфета. Я съел сдобу, три пирожка с мясом, выпил две чашки черного кофе и чувствовал внутри приятную теплоту. Я прикалывал к чертежной доске свежий лист ватмана, пальцы чуть вздрагивали - так не терпелось начать эскиз. После нескольких безуспешных попыток кнопка сломалась, и я отшвырнул головку: отлетев в угол, она щелкнула, как курок. Это я помню хорошо, потому что в тот момент у меня было такое ощущение, будто в меня выстрелили, но пистолет дал осечку. Чик! И стало тихо. Я обернулся. На меня как-то странно смотрел Гольдштейн. Почти физически я ощутил, как наши взгляды ринулись навстречу друг другу, со звоном столкнулись посреди комнаты и отлетели в угол-туда, где валялась головка от кнопки. Гольдштейн сказал:
- Однако нервный ты стал!
И надо же было случиться, что как раз в тот момент раскрылась дверь и вошла секретарша.
- С нервами шутки плохи, - бросила она с ходу.
Ну, кто мог подумать, что меня ожидает столько потрясений лишь из-за того, что Гольдштейну, видите ли, показалось, будто я стал нервным.
- Что верно, то верно: шутки плохи, - спокойно отозвался я и, взяв новую кнопку, вдавил ее в доску, плотно приколов лист.
- Вон Зандманис из стройуправления сколько уже времени в нервной клинике. А сначала чуточку тряслись руки, только и всего! - продолжала секретарша.
Гольдштейн молча подписал бумаги. Когда секретарша вышла, он подошел к моему столу.
- Через месяц ты должен сдать проект, - сказал он.
- Ну да, - сказал я, - через месяц сдам.
На следующий день, помнится, я стоял в вестибюле у доски объявлений, дымил сигаретой, мысленно перемещая дверь ванной метра на два поближе к спальне.
"Так будет удобней, - подумал я, - вышел из спальни, шаг влево - и ванная". Мимо проходили коллеги, я здоровался с ними, но это не мешало мне размышлять.
- Доброе утро, - сказал Гольдштейн.
- Доброе утро!
- Как самочувствие?
- Превосходно, - ответил я, пожимая плечами. - А что?
- Просто так, просто так, - пробормотал Гольдштейн и торопливо отошел. Я еще заметил, что от его ботинок на полу остались мокрые полосатые следы.
Гольдштейн носил югославскую обувь на толстой рифленой подошве. Потом ко мне подошел Русан из планового отдела. Попросил прикурить и спросил:
- Как самочувствие?
В проектном управлении я работал десятый год, но прежде никто не задавал мне подобных вопросов.
Естественно, меня озадачила заботливость коллег.
- О чем ты говоришь?
