Опороченное достоинство

«…Хлопцы! Хлопцы! Тай щоб тоби блыснуло! Ты бачишь, яка зараза! Хлопцы ходь суды! Швыдче! Швыдче кажу…!» — истошный крик повара заставил подскочить, и рвануть на камбуз.

Сорокалитровый бак был заполнен на две трети, и стоял на плите, готовый к подогреву. Холодный ещё. Вчерашний, очень наваристый и вкусный украинский борщ. Жора, вообще, готовит прекрасно, а уж борщ, — его гордость и «коронка».

Обескураженный и растерянный, он беспомощно оглядывался по сторонам, ожидая сочувствия и поддержки, со слезами на глазах повторяя: «Вот сука, шо наробила. Та, як–же ш так? Ты бачишь, шо …»

В баке с «наваристым» барахталась огромная крыса. Молча и упорно, как олимпиец. На голове, — капуста. На усах, — застывший жир. Вид измождённый и жалкий. Совсем не хищный. Измученный.

Под пристальным взглядом ненавидящих глаз она, понимая своё обреченное положение, и предвидя дальнейшую судьбу, тщетно пыталась зацепиться за металлическую стенку посудины. До спасительного верхнего края было высоко, и короткая, мокрая лапка всё время соскальзывала в янтарную жидкость.

На любом судне есть крысы. Они попадают сюда с берега по швартовным тросам или трапам, и вполне мирно сосуществуют с экипажем. Нет ничего особенного в таком «соседстве». Так было всегда, — от Колумба до наших дней. Мы избегаем встречи, хотя, и живём рядом. Уходим в море, и возвращаемся в родные порты вместе. Всё на судне общее, — для нас, и для них. И всё–таки, — мы вынужденно терпим друг друга. Такие вот, у нас «особые отношения».

— Ну, что, наелись супчику? — издевательски спросил подошедший на шум старший помощник, — Крышку надо закрывать, чтобы не лазила всякая гадость!

— Что делать–то, Леонид Степаныч? — горестно повернулся к нему повар.

— Что–что? Содержимое, — за борт. И «заряжай» новую похлёбку!

Эка невидаль, — крыса. Подумаешь, какие нежности!

Ну, всё! Хватит глазеть! Разошлись…

«Та, нет… Ще не всё…», — обиженно пробубнил Жора.

Дождавшись, когда старпом вышел, он решительно засучил рукава, и наливаясь злостью, склонился над баком, — «Ну! Як ты тут? Ходи–ка сюды… Зараз я тоби покажу… Похлёбку…».

Предчувствуя «зрелище не для слабонервных», часть любопытных поспешно удалилась. На камбузе осталось лишь несколько человек, — самых «униженных и оскорблённых», желающих сполна насладиться расправой.

— Давай Жора! Доставай! — пританцовывая от возбуждения, подзадоривали они раздосадованного повара…

…Она лежала в коридоре. Измазанная горчицей, и густо обсыпанная перцем, — «постарались» молодые кадеты–практиканты. Непомерно раздувшаяся, и вытянувшаяся, с оторванным и кровоточащим хвостом, раздавленными лапками и сплющенной головой. Ещё живая. Почти живая. На брюшке, но, поскольку была значительно «деформирована», всё же, — немного повёрнута бочком.