Год дракона

Женщина уже не сопротивлялась, она только мотала головой и что-то шептала искусанными губами, слизывая с них слезы. Левая нога под давящей тяжестью чужого тела ушла в сугроб, совсем окоченела, она перестала чувствовать ее. Наконец он оттолкнулся от ее плеч, пружинисто подскочил и встал на ноги. Отряхнул с колен снег. Звякнул молнией, застегивая джинсы, и сказал дружку, который сидел на ее ноге:

— Давай, она не рыпнется…

Она догадалась: держать ее больше не станут — и попыталась отползти, но ее снова схватили за ноги… Смеясь ей в лицо, они решали. Женщине казалось — пусть они лучше убьют ее.

— Мальчики, у меня же… мне же сорок… что вам… — едва слышно выговорила она.

И тогда тот, второй, сказал:

— И правда, ну ее…

Они дружно подняли ее на ноги, но стоять ей было тяжко и стыдно — растерзанной, с порванным бельем, с задранной юбкой, в распахнутом пальто, узкая юбка никак не спускалась сама. Женщина закрыла лицо руками и закачалась. Парни удержали ее, подтащив к сосне, прислонили спиной к стволу.

Теперь заговорил тот, который полчаса назад подошел спросить, как пройти к детскому санаторию, а потом кинулся, повалил, закидал лицо острым обжигающим снегом…

— Слушай, Танька, внимательно. Если заложишь, что с тобой, сделаем с твоей девкой. От чего она лечится в том санатории? — он кивнул на лес, за которым скрывались корпуса. — Значит, и по психиатрам и по гинекологам с ней набегаешься. «Спрут» смотрела? Значит, грамотная, понимаешь. И не надейся, что нас посадят. Не мы, другие… Нас много. Это работа приятная, а платят за нее хорошо, желающие найдутся. Это раз. Два. Слушай, Танька, нечего глаза закрывать — от этого в твоем возрасте не дохнут. Тебе, падле, денег предлагали? Предлагали. Ты взяла? Нет. Хотела быть честной. Вот и пришлось тебя обесчестить, чтоб желания совершенствоваться испарились. В марте и апреле от Ламко пойдет большая партия на продажу. Там, если не копаться, все будет нормально. Тем более налепим бирочки «Монтаны», потребитель не подведет. И жаловаться не будет — на закордонных не жалуются. Сделаешь проверку — и с приветом, Татьяна Ивановна, подпись: Никонова. И не вздумай что-нибудь ляпнуть Ламко — она вне игры. Скажешь ей или в своей паршивой инспекции язык протянешь, ревизию напустишь, облаву торгагентам из милиции устроишь — вообще убьем. И тебя, и твое отродье…

Они перестали ее поддерживать, запахнули дубленки и пошли, не оглядываясь, прочь, громко разговаривая и смеясь на скором ходу.

Женщина сползла в сугроб, села, хотела застегнуть пальто — верхняя пуговица отскочила. Она машинально вытерла мокрое лицо, и тут из носа хлынула кровь. Ярко-красные пятна расплывались на снегу, когда она отряхивала руку, которой унимала кровь и боль свою. Прижимая к лицу колкий февральский снег, она думала о своей девочке. Не о себе.