Анатолий Загорный
Легенда о ретивом сердце
— Ха-ха-ха-ха…
Упругий шест скользнул по замёрзшей лужице, и, вместо того чтобы увидеть бездонно-голубое, озарённое осенним солнцем небо, Илейка плюхнулся в колючие кусты терновника…
Это было первым предостережением. Потом он часто падал на землю, с размаху, больно. Слишком тяжелым был для того, чтобы летать, слишком сильным для того, чтобы не чувствовать на себе этой огромной земной тяги.
Зима ходила у ворот. Рядилась в медвежью шубу, рассыпала колючие иголки инея, ковала броню по озёрам, гнала стада полевок и белок. Уцелевшие на ветках листья стучали уныло, как костяные. Из-за хмурой Оки тянуло гарыо — чадили камыши. Кривясь от боли, Илейка смеялся, и радость его была беспричинна, как песня, как серебряный плеск прыгающего по камням ручейка, как те таинственные голоса, которые носит ветер от одной кущи к другой по белесым пажитям и заречным песчаным раскатам. Потом Илейка не раз слышал эти голоса. «А-а-а-а», — вдруг начинали звучать они в самую неподходящую минуту, когда слепили глаза кривые печенежские сабли. И тогда он был счастлив.
— Ха-ха-ха-ха, — залился мальчишка безудержным смехом оттого, что так высоко прыгнул, и все перевернулось в глазах: и крутой берег Оки, и пустынные поля, и город Муром в отдалении с его тесовыми крышами, дубовым, почерневшим от времени частоколом и возвышающейся над всем худенькой колоколенкой. Все это взлетало, неслось в стремительном круговороте. Илейка чувствовал себя птицею, раскинувшей сильные крылья. Раз, два, три, четыре! Несколько шагов — и вот уже снова руки упираются в ясеневый шест… Рывок — и стоптанные лаптишки с развязавшейся онучью мелькают в воздухе, трепещет дырявая на ветру рубаха.
— Ха-ха-ха-ха…
Не знал Илейка, что уже сегодня жизнь Дохнет на него холодом и хоть не остудит сердца, но заставит навсегда позабыть детство. Увязался знакомый лохматый пес, все норовил схватить за портки и поднял такой брех, что переполошил всех собак в округе.
Мать Илейки, Порфинья Ивановна, мочила коноплю в реке. Она брала пучки сухих стеблей, опускала их в прорубь. Это была рано состарившаяся женщина, с лицом, почерневшим от солнца и ветра. Тяжелые складки лежали у рта, и оттого улыбка ее казалась вымученной. Услышав смех сына, она натужно разогнула спину, подышала в окоченевшие кулаки, улыбнулась. Но тут же сердце её болезненно сжалось от смутного предчувствия. «Не к добру, — подумала она, — Ой, не к добру…» Ведь крестьянскому сыну грешно смеяться так громко, так дерзко — его подстерегают всякие беды, и не дремлют чёрные боги. Они завистливы, раздражительны, их озлобляет радость человека. Много шкод бывает от них. Ледяные струи потихоньку утаскивали пучки измоченной конопли.
