Михаил Шатров, Владлен Логинов
ФЕВРАЛЬ
«Чудес в природе и в истории не бывает, но всякий крутой поворот истории, всякая революция в том числе, дает такое богатство содержания, развертывает такие неожиданносвоеобразные сочетания форм борьбы и соотношения сил борющихся, что для обывательского разума многое должно казаться чудом».
В. И. ЛЕНИН
К ЧИТАТЕЛЮ
Перед вами первая часть задуманной нами большой эпопеи «1917-й год».
О Февральской революции рассказывают ее участники и очевидцы — персонажи подлинные и созданные творческим воображением. Основой монологов-исповедей наших героев послужили мемуары, дневники, письма, газеты и другие документы эпохи. В одних случаях они использованы максимально полно, хотя и здесь нами проводилась корректировка, усиление и акцентирование подлинных мотивов поведения; в других случаях монологи от первой до последней строчки написаны авторами.
Мы сознательно ограничивали себя, старались избегать привычных литературных построений, писали сухо, «под документ», для создания эффекта присутствия — того потрясающего чувства сопричастности с великим временем, которое пережили мы сами, листая пожелтевшие странички, знакомясь с легендарными судьбами...
ЛЕНИН. К сожалению, я не видел Февраля... Быть революционером... и в такой момент оказаться за сотни, тысячу верст от событий, ради которых жил... Нет, этого не расскажешь...
Февраль застал меня в Швейцарии, в Цюрихе. Я работал тогда над «Государством и революцией», а жил... жил Россией, ее делами. Как раз незадолго перед этим, 25 января, у меня истек срок разрешения на пребывание в Цюрихе. Я заручился поддержкой «благонамеренных» швейцарских парламентариев-социалистов, внес залог, 100 франков, и подал прошение в полицейское управление. Чиновник окружного полицейского бюро, тупой и самодовольный, был как две капли воды похож на своих российских коллег. Я тут же дал себе слово сохранять полное спокойствие... Но когда он сунул мне «Опросной лист для лиц, уклоняющихся от военной службы», я взорвался:
— Я не дезертир. Я политический эмигрант после революции 1905 года в России. Я прошу продлить мне срок пребывания хотя бы еще на месяц.
Лишь после этого чиновник извлек откуда-то бумагу и, придав лицу надлежащую торжественность, объявил:
— Благодаря ходатайству членов парламента срок вашего пребывания в Цюрихе продлен до 31 декабря 1917 года.
До 31 декабря? Нет уж, дудки! Я был убежден, что сидеть тут еще год не придется. Знал ли точно? Нет. Мог ли ручаться, что буквально через несколько дней царская монархия рухнет? Конечно нет! Но был абсолютно убежден, что стоим накануне.
