У деда день рождения.
Всё семейство в сборе. Круглая дата. Девяносто лет. Что тут сказать? Дед есть дед, он как дуб, как гора и молния за горою. Руки деда вечно пахнут машинным маслом, пылью и дождём. В свои девяносто он и сплясать может, и анекдот забористый рассказать, и послать кого надо крепко может, если понадобится. Одним словом – дед наша гордость. Стержень семейства.
Дед знает всё. Он и войну прошёл, и писарем в секретном штабе работал, и инженером, и электриком, и на турбазе работал, и таксистом в девяностые приходилось подрабатывать, и в парке аттракционов он работал, и почтальоном, и даже диктором на телевидении. Чего он только не знает, где он только не был. И землю купил, и дом построил, и за машиной до сих пор собственноручно ухаживает, и скотину в чистоте держит, и сам огородом занимается, и по дому хлопочет: всё у него чинно, ладно. Крепкий хозяйственник, а слово скажет – хоть бери да записывай за ним. Афоризмами говорит.
Бабка от деда не отстаёт. Стол от еды ломится. Учтены все гастрономические предпочтения, приборы разложены в лучших королевских традициях, и салфетки белые под каждой тарелкой, и фужеры, и баранина, и курица, и свинина, свежие овощи с огорода, и картофель в мундирах, и картофель жареный, и икра из баклажанов, хлеб чёрный бородинский, и хлеб кукурузный домашний, и фасоль с луком, и вино у неё на столе.
Семейка наша весёлая собралась полным составом. Шумная весёлая компания. Даже тётка из Парижа приехала – она замуж за престарелого француза выскочила. Вот и он сидит – нос крючковатый, лысый, попивает домашнее сухое из стаканчика и удивлённо на родственников моих глазеет. Старики – дед с бабкой – дают молодым жару. Кричат громче всех за столом. Но громче всех, конечно, дед кричит. И не только потому – что он презирает слуховые аппараты. Счастлив он.
Я был самым молодым, и так уж получилось, что я был ещё и единственным наследником семейства. Род Матковских мог прерваться на мне, а мог и не прерваться, как знать, господи прости. Поймите, всё внимание было приковано не к деду и не к тётке, прибывшей прямиком из Парижа, но ко мне – ведь именно на мне лежала огромная ответственность.
И все переживали из-за меня.
Понять можно.
Ведь женщины у меня как не было, так и нет.
Не знаю, как так получилось.
Давайте, сейчас смейтесь надо мной и кидайте тухлые яйца.
Теперь об этом уже можно говорить: к тридцати годам я оставался девственником.
В наше время стремительных перемен это всё равно, как две головы иметь, или хвост, или рога. Чёрт меня знает, однако всю свою сознательную жизнь женщин я стеснялся. Сторонился.
