Мы сидели около журнального столика, утопая в мягких креслах. Я смотрел в Ее глаза, но не видел в них отражения собственного страха. Скорее, насмешку надо мной. Удивления от того, что Она не боится, не было. Наверное, я был бы изумлен, увидев Ее страх. Все то время, которое я Ее знал, Она никогда и ничего не боялась. Вот и теперь, когда я смотрел на фарфоровое блюдо, с каемкой из стилизованных золоченых розочек, и слышал отдающийся в ушах стук сердца, меня трясло от ужаса, а Она была абсолютно спокойна. Нет, я все же не пойму никогда, как можно сохранять спокойствие, когда мертвое сердце на блюде продолжает биться. И бьется все сильнее и сильнее, мне кажется, что еще немного, и фарфор разлетится вдребезги под этими ударами. Может быть, это — синдром вины, совсем как у Эдгара По. Там тоже убийца постоянно слышал стук сердца жертвы. Но нет, я же вижу, вижу собственными глазами, как этот кусок мышечной массы вздрагивает, встряхивая журнальный столик.
А мы сидим и ждем, глядя то на это сердце, то друг другу в глаза. И я каждый раз первым отвожу взгляд, не в силах выдержать Ее спокойной насмешки. Наверное, мне нужно рассказать все сначала. С чего все это началось, и как появилось в моей квартире бьющееся мертвое сердце…
Я продаю книги. Знаете, что это такое? Маленький магазинчик, уставленный стеллажами, на которых стоят ряды книг. Мне всегда нравились книги, их вид, запах типографской краски, совсем не такой, как у газет и журналов. Ощущение шершавых переплетов под пальцами и выпуклости букв на страницах. В детстве я мечтал, что стану знаменитым писателем, и все будут зачитываться моими книгами. Но этого не произошло. Чего-то во мне не хватало для того, чтобы самому писать книги. Возможно, внешних впечатлений, а, может быть, и внутренней глубины, которая помогает осознать мелочи, чтобы проникнуть в самую суть какого-то явления, и даже в банальнейшем происшествии найти вечную истину. Я стал торговать книгами, чтобы хоть как-то быть причастным к ним. Пусть не к созданию, но хотя бы — к распространению. Мне хотелось донести до каждого чужие мысли, которые заставляли сжиматься мое сердце, когда я смеялся и плакал, читая книги.
Но, знаете, никто сейчас не покупает хорошие книги. Или — почти никто. Если бы я не продавал эти современные романы в мягких обложках, с глупым золотым тиснением, мне не на что было бы жить. У меня были в магазине прекрасные книги, поверьте, действительно прекрасные. Редкие издания, замечательные иллюстрации… Но это никому не было нужно. Действительно, кого сейчас может заинтересовать Шекспир в оригинале? Или древнекитайские философы? Мне было больно, когда взгляд покупателя равнодушно скользил по полкам с настоящими книгами, а руки тянулись к очередному бульварному роману, в котором не было ни тени мысли. Знаете, я бы даже бесплатно отдал книгу тому, кто попросил бы. Настоящую книгу настоящему покупателю. Но они никому не были нужны…
