— Это возмутительно! — Негодовал мужчина в дорогом костюме — Что это за мазня?!
Художник — молодая девушка, лет двадцати, стояла у этюдника с отрешенным видом, словно изваяние, а повязка на её глазах усиливала ассоциацию со статуей.
— Прошу вас, успокойтесь и уходите. Вас предупреждали, что портреты не всегда удаются, — пыталась утихомирить скандального клиента старшая сестра девушки.
— Тоже мне, Фемида. Дура слепая!
— Послушайте, голубчик, — за спиной смутьяна появился пожилой мужчина, уже пару часов ожидавший очереди в соседней комнате и очевидно потерявший терпение, — вы не только невежда, но ещё и хам. Я не позволю вам оскорблять даму. А Фемида слепа, потому что беспристрастна, перед ней все равны: вельможи, князья, цари и простолюдины, она вершит суд над всеми одинаково.
— Одинаково?! — снова взревел смутьян, — вы посмотрите на другие её картины.
Стены мастерской украшали прекрасные портреты, в основном сестры художника. Контуры слегка размыты, но в разноцветных масляных пятнах чётко угадывались лица и предметы. Был в этом какой-то непередаваемый стиль, а сопутствующие мысли об эстетике полотен с трудом уживались со знанием о слепоте автора.
— Но ведь это состоявшиеся работы, — парировал пожилой джентльмен. — А вы знаете, сколько неудач, проб и ошибок стоит за каждым шедевром? Сколько трудов и времени тратится вроде бы впустую? Вы знаете, каково это, месяцами корпеть, а потом разорвать, сжечь или загрунтовать, чтоб сберечь для новой работы холст? Что вы вообще знаете о работе творца?!
— Но ведь не в этом дело. Не в том, как, а в том, что она нарисовала. Это издевательство какое-то!
Джентльмен только теперь присмотрелся к эскизу на этюднике, повёрнутом для демонстрации. Его мимика не дрогнула, но по-мальчишески озорные глаза, засверкав смешинками, выдали хозяина. С полотна на зрителей гордо и чинно взирал натуральный осёл. Все человеческие черты так явно переданы, что просто не могло не вызывать восхищения — как это удалось автору? Шарж — как шарж, но детальное портретное сходство очевидно и взбесило натурщика.
— Нда… царский портрет, — прервал повисшую тишину джентльмен.
— Вы издеваетесь?!
— Царя Мидаса напоминает. Он «прославился» не только за любовь к золоту, сам Аполлон приложил руки к его августейшему лику. За предвзятость в судействе одного поединка светлейший сотворил ему такие же длинные уши. В свете этого и помянутой Фемиды — вы часом не судья?
Мужчина побагровел, потом его лицо почти позеленело, но слова так и застряли в горле. Постояв ещё секунду, он резко развернулся и помчался прочь. Когда стих звон от громко хлопнувшей входной двери, джентльмен махнул в сторону удалившегося.
