Сергей Подгорный
Чужой мир
Был уже поздний вечер, а Булочкин не уходил из карьера. На дне его, начавшем местами зарастать мелким березняком, лежала густая тень, но верх восточных, почти отвесных стен был еще освещен багровым заходящим солнцем.
Щемяще тихо было на дне заброшенного гранитного карьера. Когда-то гремели здесь взрывы, дробящие спрессованный миллионами лет монолит, а в перерывах между ними надрывались дизеля самосвалов, откашливаясь перегоревшей соляркой, и скрежетали о розовые крупнозернистые глыбы зубья экскаваторных ковшей. И вот ушло все, и теперь казалось, что ничего этого никогда здесь и не было, хотя продолжали валяться полусгнившие, измочаленные колесами доски, часть ржавой гусеницы, куски черного кабеля...
Там, над карьером, извивались ветви и шумели июльской листвой деревья, стаю грачей, неподвижно раскинувших крылья, быстро пронесло в небе над ним, а на сумеречном, неровном дне все было недвижимо, казалось отстраненным от беспокойной жизни наверху, погруженным в грустную и вечную тишину.
Булочкин неподвижно сидел на прохладной гранитной плите, наполненный этим освобождающим от каждодневной неизбежной суеты покоем, смотрел на все багровеющий свет заходящего солнца и чувствовал, что ему не хочется никуда отсюда идти.
Тоскливо было у него на душе. Он подумал вдруг, что этот его покой на самом деле просто апатия и усталость. Лихорадочно жил в горячке неотложной работы, в ежедневно появляющихся заботах и делах, и не было времени толком оглядеться вокруг; что-то неизбежно упускал, что-то не доводил до конца, что-то делал не так - и вот оказался захлестнутым неприятностями.
Булочкину не хотелось о них думать (достаточно было предыдущих бессонных ночей), он чувствовал только, что не хочет возвращаться, хочет до предела оттянуть момент возвращения в город.
Багряная полоса на гранитной стене делалась все тоньше и тускнее, сумрак быстро сгущался, на небе желто загорелись несколько крупных звезд, но Булочкина не пугало, что ночь застает его здесь. С некоторых пор он не делал сверхценности из своего бытия, и это было то немногое, чем тайно в душе гордился.
Звезд загоралось все больше, темная синева неба переходила в черноту, и Булочкин решил разжечь костер. Он вяло поднялся с плиты, без труда насобирал целую груду обломков досок, щепок, каких-то чурок... Дождя давно не было, костер легко загорелся от газовой зажигалки. Блики красноватого света хаотично, но мягко задвигались по отвесной стене, заблестели кристаллы кварца; костер очертил колеблющийся освещенный круг, за которым сразу налился и словно бы загустел мрак, а звезды будто бы потускнели. Когда Булочкин взглянул на небо над своей головой, то, всмотревшись, увидел беззвучное, как во сне, мелькание летучих мышей. Ветер стих после захода солнца, и они выбрались из чердаков полуразрушенных зданий, бывших раньше мастерскими, бытовками и складами.
