Когда я свернул с окружной на ведущий к дому проселок, надоедливая морось как-то вдруг сквасилась в белесую туманную поволоку. Я врубил фары, но дорогу и подмявший обочины лес все равно будто в молоке замочили… Замочили… В-ва, не к ночи бы вспоминать такие словечки… И вообще…
Чтоб не подвернулось на ум еще какое-нибудь словцо, которое и не к ночи бы, и вообще, я принялся старательно думать о своем «ирокезе». Действительно пора уже сменить этого монстра на что-нибудь более солидное. А проселок заасфальтировать — глупо же, если из-за жалких восьмисот метров грунтовки сорокалетнему деловому человеку приходится ездить на ломящейся от прожекторов и хромированных прибамбасов лазоревой соплячьей мечте! И вообще надо бы получше заботиться о престиже. Уже вон коллеги брови вздергивают, как недавно Пашка Сапог: «Сурен, а ты чё это, сам за рулем? Тебе чё, одолжить башлей на шоферюгу?» Или как Чеснок, когда по городу пошел звон про моих охранников: «Сурик, тебе, говорят, жить надоело? Сам черт-те где, а бультерьеров своих в город выпер? Тебе, может, врачишку вызвать, который от глупости?»
И приходится корчить из себя этакого кавказского Чингачгука: «Слушай, да-арагой, трех шоферов сменил, пока понял: хороший конь только настоящему джигиту покорен!» «А зачем мне були? Пускай, па-анимаешь, только кто сунется к джигиту! Дедовский кинжал возьму, веселиться буду, секир-башка делать буду!» Дурак-дураком…
Спасибо Асмик… И нашим обычаям спасибо: любой местный не посмотрел бы, что сестра — на порог бы не пустил, а то и…
Пока добирался до дому, дважды пришлось вылезать из теплой кабины в мутную сырость. Это ж только рассказать кому-нибудь! Человек с высшим гуманитарным образованием, с положением, уважаемый в культурном обществе владелец одного из самых роскошных подпольных борделей вынужден сам себе открывать въездные ворота и гараж… Честное слово, от одной мысли, что об этом может узнать тот же Чеснок, настроение у меня вконец бы испортилось… не пребывай оно испорченным вконец вот уже десять дней — с тех самых пор, когда уважаемая родня повесила мне на шею мою дорогую сестричку и ее жизненную драму.
Асмик в холле кормила грудью своего отпрыска. Когда я вошел, эта бесстыдница даже не покраснела — только откинула со лба вороную прядь и уставилась на меня… как это по-русски, ва?.. А, во: вож-де-ле-ю-ще. Это на брата! Вай-мэ…
Разглядев, чем она занимается, я торопливо прошел к себе. Холл у меня маленький — от двери до двери каких-то два десятка шагов, — и всё это «от двери до двери» я чувствовал на себе почти осязаемый взгляд сестрицы. Вот же голодная, ну!
