Я стояла с конвертом в руке у окна небольшой комнаты пансиона для девушек, служившего мне домом на протяжении последних десяти лет, и невидящим взором смотрела вдаль. Дурное предчувствие охватило меня с тех пор, как я прочла пару сухих строк, написанных знакомым размашистым почерком.
— Похоже, ты не очень рада предстоящему путешествию в Дельтаун, — Элания еле слышно пересекла разделяющее нас расстояние и положила хрупкую руку мне на плечо. Соседка по комнате, ставшая много лет назад еще и лучшей подругой, всегда так делала, когда хотела меня успокоить.
— А чему радоваться? — я повернулась к Элании и встретилась со взглядом ярко-зеленых, как чистейшие изумруды, глаз.
— Хотя бы тому, что скоро встретишься с родными. Сколько ты их уже не видела? Месяцев восемь?
— Восемь с половиной, если быть точнее, — с моих губ сорвался тяжелый вздох, и я возмутилась словами подруги: — И какие они мне родные?!
— Хоть какие, у меня и таких нет…
— Прости… — я печально посмотрела на подругу, ощутив вину. Ее родители погибли, когда она была совсем еще маленькой, и опекуном Элании согласно завещанию стал совершенно чужой ей человек — друг отца, поспешивший избавиться от девочки, отправив ее в пансион. — Но мне так не хочется туда ехать.
— А когда выезжаешь?
— Завтра в три.
— Завтра?! Так скоро?
— Да. Вот скажи, зачем я ему вдруг понадобилась?
— Может, случилось что-то серьезное, — неуверенно предположила она.
— Например?
— Или он, или твоя мачеха тяжело больны. Хотят сказать тебе напутственные слова и проститься.
— Вряд ли. Когда я их видела в прошлый раз, они оба находились в прекрасном здравии и на их лицах не было и намека, что им плохо живется на деньги, оставленные моими родителями.
— Он хоть словом обмолвился о необходимости столь срочного визита?
— Нет. И это меня беспокоит.
— А что говорится в письме?
— Держи, — я протянула ей конверт. Элания торопливо развернула листок бумаги и пробежалась по нему глазами.
— И это все? — озадаченно посмотрела на меня подруга.
— Да. Ровно семь слов. На большее он не расщедрился.
Внезапно дверь широко распахнулась и в комнату вбежала Молли — еще одна моя соседка. Ее щеки раскраснелись от быстрого бега, рыжие волосы, заплетенные в тугую косу — как требовалось в пансионе, растрепались, а дыхание сбилось и стало прерывистым.
— Смотрите, что я раздобыла! — она встала между нами и раскрыла ладонь, на которой лежала небольшая миниатюра в золоченой оправе.
На ней был изображен молодой человек со слегка вьющимися темно-каштановыми волосами и невероятно красивыми синими глазами. Белая прядь начиналась у макушки и тянулась к правому виску — отличительная черта рода, передававшаяся только по мужской линии, и то, насколько слышала, не всем. Лэр Ламир Тонли — главный дознаватель империи — считался одним из самых импозантных мужчин страны. Им восхищался высший свет, миниатюры с его изображением, желая обогатиться, продавали художники, женщины едва ли ни вешались ему на шею, а другие лэры старательно подражали отменному вкусу этого аристократа.
