Жена пилота Квасницкого — тридцатилетняя, слегка располневшая блондинка, с серыми добрыми глазами — отличалась тем, что всегда тревожилась за других.
Ей мало было постоянных переживаний за мужа (когда он улетал, она ждала и поглядывала на часы; если же приходилось ему задержаться, она места себе не находила), за детей, которые бегали по улице, заставляя ее поминутно вскидываться к окну и смотреть за ними, и она находила еще кого-то, о ком должна была повздыхать…
Вечером, когда Квасницкий возвратился домой, она два раза сказала ему, что Свиридовы разводятся, повздыхала и путано, явно с чужих слов, открыла причину развода.
— Познакомился он в рейсе, — говорила она медленно, с напевом и нажимая на букву «о» и глядела на мужа не то жалостливо, не то с обидой. — Повстречались они, а теперь он уходит из семьи. Что ж это такое?.. Да и где повстречались?! На работе. Летала она с ним, или как уж произошло, но не дело это. Не дело. Какая она будет, неизвестно, а тут — дети!..
На все это Квасницкий ответил коротким «угу!».
Он сидел у кухонного окна, курил, смотрел на долгие сумерки и думал о том, что начинается лето, а с ним приходит работа: снова придется летать, не знаяни дня, ни ночи, и отпуск летом не получишь, а только в сентябре… да ладно бы — в сентябре, а то выгонят в октябре, когда везде уже дожди, и куда бы ни поехал, солнце совсем не то.
Жену Квасницкий слушал вполуха, потому что говорила она не в первый раз и ничего нового сказать не могла, к тому же он днем видел Свиридова в аэропорту, и тот сам сообщил такую новость. Друзьями они, можно сказать, и не были, но отличали друг друга при встрече, потому что раньше летали в одном экипаже… Квасницкий знал, что Свиридов человек «пскопской» и если что задумал, то настоит на своем, и говорить об этом было бесполезно; его задели слова жены о знакомстве в рейсе, но он промолчал: об этом тоже говорить не пристало. Познакомились да и познакомились, что тут больше скажешь.
Жена сходила к детям, они уже угомонились и спали, а после, войдя на кухню, сказала:
— У мальчика опять весь лоб расцарапан… Что можно делать, чтобы так разукраситься?
Жена отчего-то никогда не называла детей по именам, и моды у нее не было сказать «Ваня» или «Лена», а только: мальчик и девочка. И даже при них говорила так, на что Квасницкий однажды заметил, что можно было бы обойтись и без имен. «А мне оно так нравится, — ответила тогда жена. — Мальчик… девочка. Хорошо!» И продолжала говорить так. Квасницкий привык и иногда и сам — редко, правда, и больше в шутку — говорил сыну:
