— Ну-ка, мальчик, подойди сюда!
В этот раз не выдержал и недовольно буркнул:
— Так и имя забудешь.
Жена ничего не ответила, только взглянула на него пристально и сделала вид, что не слышала, и принялась мыть плиту, шумела водой из-под крана, плескала и, вздохнув, проговорила тихо, вроде бы сама себе:
— В наше время и любить-то не умеют, шарахаются от одной к другой. — В голосе ее была досада и обидаза всех, кто шарахается. — А нет, чтобы встретил, так уж держался, не отпускал. Лучшей не будет…
Квасницкий, затянувшись сигаретой и прищурив один глаз, молча смотрел на жену, внимательно слушал ее и кивал головой так, будто хотел сказать: «Мели, мели, Емеля…» Ему надоели эти вздохи, он понимал, куда клонит жена, и в другой раз он бы подошел к ней и сказал, что она-то лучше всех. Этого было бы вполне достаточно… Но теперь он только головой киваличувствовал, как накатывается на него какая-то едкая злость. Жена вроде бы и правильно говорила, но невыносимо становилось от ее слов, от этой правильности. «„Наше время“, — мысленно передразнил он жену, — что-то многие заговорили об этом…»
— А жена, какая ни есть, всегда и встретит, и накормит, — выслушивал Квасницкий. — Да неужто чужая будет так беспокоиться? Нет, вот он встретил ее в рейсе… Ой-ой! Подожди еще, она себя покажет. Или время у нас такое сумасшедшее…
Она оглянулась на мужа и встретилась с его взглядом.
Возможно, — буркнул Квасницкий и хотел было замолчать тут же, но не удержался.
— Только мне кажется, — сказал он сухо и зло и глядя жене прямо в глаза, — что если любили, то любили во все времена одинаково сильно. — Он помолчал и добавил: — Если, конечно, любили!
Жена перестала мыть плиту, повернулась к нему, ожидая продолжения; серые глаза ее потемнели.
— Ты так думаешь? — спросила она дрогнувшим голосом.
— Да, Шура! Я так думаю!
Жена помедлила секунду и сказала, как говорила всегда, когда обижалась:
— Я рада за тебя!
Квасницкий знал, что за этими словами последуют слезы, и, резко встав с табуретки, пошел в спальню. Он уже ругал себя за то, что не сдержался; тихо выругался и плотно прикрыл за собой дверь. «Встретил — так держи, — зло думал Квасницкий и, как был одетым, так и плюхнулся на кровать. — Лучшей не будет… Если бы кто третий был там, да присматривал, да сказал: „Вот это любовь!.. Держись ее!“ Или не любовь, можешь, мол, жить напропалую. Ничего подобного, вперед даже слова не скажет, после только, когда сам станешь грамотным, когда сам доберешь, что к чему…»
— А-а-а! — застонал он неожиданно, как от боли, — что там говорить!