ЕЛЕНА ПОПОВА
ПУЗЫРЕК ВОЗДУХА В КИПЯЩЕМ КОТЛЕ
Роман
I
Кира хорошо помнила этот день, затерявшийся где-то в глубинах семидесятых, но даже если бы она его забыла, он все равно бы существовал, записанный на одной из страниц книги ж и з н и. Если жизнь иллюзия, как считают некоторые, то исчезновение иллюзия еще большая, иллюзия в квадрате, ведь каждый миг, если он существовал, принадлежит в е ч н о с т и. А вечность… Вечность…Это уже серьезно. Впрочем, о вечности Кира никогда не думала.
Значит, это было где-то в глубинах семидесятых. Летом. Сухим и жарким. В субботу. В День Парижской коммуны. За городом горели болота, и в воздухе ощущался изысканный привкус гари. Кира шла по улице Красной, теперь, скорее, желтой от солнца и, хоть было еще утро, сквозь тонкую подошву легких босоножек чувствовала жар уже начинающего плавиться асфальта. На пустынной улице она сразу увидела Комякову и ускорила шаг. Комякова шла по солнечной стороне, медленно, вразвалку, особенно припадая на левую ногу, потому что левый ее каблук уходил вглубь, под подошву, стремясь соединиться с носком. Была она в славном костюмчике цвета беж, но сильно помятом, а две верхние пуговицы кофточки не существовали вовсе. Волосы у Комяковой были всклокочены, а глаза, с размазаной вокруг тушью, припухли и сузились, отчего она казалась представительницей какой-то другой расы, возможно, азиатской. Комякова разговаривала сама с собой, помахивая ручкой с облупленным красным маникюром.
- Привет! – сказала Кира и пошла рядом.
- Привет! – сказала Комякова.
- Мы празднуем, - сказала Комякова, как бы извиняясь перед Кирой за свой внешний вид. – День Парижской коммуны.
Если иметь в виду, что их редакция праздновала все возможные праздники, включая субботу и воскресенье, День Парижской коммуны был действительно великий день.
Улица Красная заканчивалась и переходила уже в другую – то ли Революционную, то ли Коммунистическую – Кира уже не помнила ее название. Тут Комякова решительно мотнула встрепанной головой и сказала:
- Зайдем! Есть разговор.
Двухкомнатная квартира, в которой жила Комякова, была в ужасающем состоянии. На балконе громоздились запыленные до седины пустые бутылки, а по кухне, заставленной пирамидами грязной посуды, можно было разве что летать. Но Комякова не полетела, а как-то очень ловко протиснулась к крану и пустила холодную воду – при этом кран заорал, как будто его резали. Первую кружку Комякова выпила на кухне, а со второй вернулась к Кире, в глазах ее появилось что-то похожее на умиротворение, но когда она заговорила, ее рука сжалась в маленький, твердый кулачок.
