Давно ожидаемое событие произошло ранним утром, еще до восхода, когда на улице переливалась холодная заря позднего сентября.
Жена и дочери месяц как уехали отдыхать – сразу после того, как к нему подошел коллега Антон и, отворачиваясь, пряча глаза, сказал:
– Старик, слушай… Меня о тебе вчера спрашивали. Понимаешь?
Но о чем спрашивали – не сказал, да он и без пояснений понял.
Он понял очень хорошо и первым делом отослал жену и детей – аккуратно, так, чтобы никто ничего не заподозрил: виза открыта, бархатный сезон – чудесное время для отдыха на море. Ах, Антон, вот спасибо, товарищ верный, нашел силы предупредить: недаром дружили, значит.
Он так хорошо понял, что стал собираться сразу после отъезда семьи: вычитал в интернете, что нужно взять, и уложил сумку, и ждал, ждал, не верил и ждал, ждал и не верил, пока не прозвонил домофон из коридора – резкий, как клекот.
– Кто?
Тяжелое, свистящее дыхание: молниеносная мысль – вот оно. Пришли. Через трубку домофона дышит другая жизнь; до улицы – три этажа и миллиард километров, миллиард километров пустоты, в которой раздается клекот.
Пришли. Не верил – и ждал, бог мой, еще вчера смеялся: чай, не 37-й нынче, на дворе какой-никакой, но 21 век. Но ведь ждал же, готовился – мурашки давно по коже бежали, губы синели от страха, в глазах лопнула жилка и смотрел кровью. И все-таки даже сейчас шевельнулся где-то под лопаткой юмор висельника, пропащего человека: не верить и ждать – так можно сказать и о любимой женщине. Счастлив тот, кто не верит, но ждет женщину – и он герой, но эти, эти, клекочущие, дышащие в трубку домофона – воля ваша, это какая-то извращенная, скверная любовь, я не хочу, не надо, я не любитель таких развлечений, я нормальный человек, русский, не герой, не святой, не подлец, не политик, не уголовник, не оппозиционер – не хочу, я ничего не сделал!
Беззвучный звук гулял в горле, затыкая дыхание – прыгал кадык. И опять вдруг – мысль (все мысли этим утром молниеносны и одиноки): неужто я открою и впущу их, вот так, как барашек, беее, и ни слова не говоря, буду смотреть, как они лапают мои книги, копошатся в компьютере, изымают жесткие диски, лезут в шкафы, где хранится белье – мое, жены, детей – да, и в детских компьютерах тоже лазят, сопят, хмыкают, и общаются только, кажется, мычанием и клекотом: мычанием – если ничего нет, клекотом – если что-то есть, черные нахохленные грифы-трупоеды. И руки у них обязательно потные и липкие – читал много об этом.
Но я-то еще не труп, думает он в отчаянном приливе последней храбрости.
