Предисловие автора
Эта книга посвящается означенному любимому мужчине, Алексею Журавлеву, капитану Вооруженных сил Новороссии, командиру артиллерийской батареи и вообще самому лучшему, рыжему и хвостатому.
После его гибели я уехала на Донбасс и стала журналистом. Искала смерти — пока не нашла. Мины над головой свистели, было дело, но все мимо.
Вернуться с Донбасса я тоже пока не смогла. Война — отравленное серебро в крови.
Эта книга — про войну и про путь к свету.
Про то, как через кровь, боль, кромешное отчаяние выбираешься в то пространство, где есть только любовь и Бог.
Она состоит из трех частей. Первая, как несложно догадаться, о войне. Вторая — о любви. Третья, заключительная, — венок сонетов «Возрождение».
Песни войны и песни любви перекликаются, сплетаются в одну песню.
Эта песня о тебе, Журавлев. Мы еще встретимся.
Предисловие. 200 грамм в гильзе
На фоне тоскливых верлибристов и дамских штучек, вдруг явилось настоящее, мучительное, тревожащее. Бесстыдное, в каком-то смысле. Но это не бесстыдство нарцисса — такого добра нынче навалом, а бесстыдства горя.
То самое чувство с котором кричат: «Или, Или! Лама савафхани!»
Кто-то посетовал: ах, отчего вы обращаете на это внимание — это безыскусно, это просто тема такая, из-за темы эти стихи так действуют.
(Тема простая: женщина любила человека, человек поехал на Донбасс воевать, его там убили. Она поехала туда за ним. И осталась там: доделать за него, что он не успел).
Что ж, я отвечу: с точки зрения поэзии как таковой, у Долгаревой всё в порядке, она знает, что такое ритм и рифма, умеет этим пользоваться, и её заговаривающаяся речь — вовсе не признак дилетантства, но, напротив, признак отличного поэтического слуха.
Ближайшие родственники по ремеслу Анны Долгаревой — конечно же, и Анна Ахматова и Марина Цветаева. И Юлия Друнина. И более всего — Ольга Берггольц. С её умением простить то, что простить нельзя, с её таким слабым — и таким сильным голосом, с её порой нарочито неправильными рифмами, с её, наконец, спокойным, почти не декларируемым, но совершенно очевидным гражданским чувством, которого чураются и бегут нынешние сочинители и сочинительницы.
А то, что за этими стихами — ещё и жизнь стоит, жизнь и судьба, и ещё настоящий (а не расчёсанный самолично) кошмар — ну так извините. В русской поэзии это не возбранялось никогда. Напротив, чаще всего так и было.