Я сидела одна-одинешенька в душном купе, откинувшись на спинку дивана, и ни о чем не думала. Неожиданно, когда до отхода поезда оставались считанные минуты, кто-то с грохотом отодвинул дребезжащую дверь, я открыла глаза и увидела, что это мой отец. Он застыл, уставившись на меня, и очки на его круглой физиономии взволнованно блестели.
Так он простоял несколько секунд — может быть, переживал драматичность ситуации. А мне он вдруг показался ужасно похожим на собаку в стойке, на одного из этих страшных на вид, а в сущности довольно неуравновешенных псов — боксеров. Потом он медленно двинулся в купе, и мне пришлось снять ноги с противоположного сиденья, чтобы он мог сесть.
Я никогда не имела ничего против бесед с этим человеком, но именно в ту минуту лучше бы ему было не приходить. Потому что все, что произошло потом, не произошло бы, приди он на вокзал пятью минутами позже.
И вот мой папочка сидел напротив меня и собирался с духом, чтобы начать разговор. Я знала, что он не осмелится меня удерживать, — ничего бессмысленнее этого не придумаешь! — и потому не могла представить себе, какую идею он выдвинет.
— Куда? — спросил он тихо.
— На вагоне написано!
— Почему именно в Пловдив?
Я вздохнула и закрыла глаза.
— Ты сейчас пойдешь со мной, — сказал он спокойно, но очень твердо, что случалось с ним крайне редко.
Я взглянула на него с любопытством.
— Что?
— Я взял тебе путевку в дом отдыха.
Сказано это было тоном, не допускающим возражений, — он явно готов был, как это ни глупо, идти на скандал. Но я не отвергла с ходу его предложение по другой причине. Денег, которые были у меня в сумочке, хватило бы на три-четыре дня жизни в дорогой гостинице — о дешевой, ясное дело, нечего было и мечтать. Если согласиться на путевку, мне обеспечено жилье на целых двадцать дней, а свои капиталы я тогда пустила бы на куда более возвышенные цели. Поэтому я тут же внутренне сдалась — я и раньше замечала в себе эти внезапные перемены, которые говорят или о бесхарактерности, или о чем-то еще похуже.
— Глупости! — сказала я.
Спектакль следовало довести до конца, но в то же время я понимала, что закруглиться надо до отхода поезда.
— У тебя там будут все удобства!
— Глупости! Великое удобство — слушать, как старушенция какая-нибудь храпит над ухом.
— У тебя будет отдельная комната, — сказал отец, и его очки блеснули оптимистически. Он знал: раз я вхожу в детали, что случалось в наших разговорах не часто, еще не все потеряно.
— Да, если бы я была дочерью кого-нибудь другого, а не твоей.