Темнота ночных улиц рассекалась перестуком моих ботинок. Звук был резким, как звонок утреннего будильника, вырывающий затуманенное сознание из тенет сна, когда оно еще не готово вернуться в реальный мир. Мелкая водяная взвесь парила над тёмным асфальтом, оставляя мелкие капельки исследовать лица и одежду прохожих. Впрочем, почему прохожих? Город спал и никак не хотел просыпаться, и даже самые добросовестные дворники еще не приступили к своей утренней вахте. Глупо, но мне искренне хотелось разбудить, нет, не людей уютно устроившихся на своих кроватях, а сам Город. В мерцающем свете фонарей он представлялся огромным каменным существом, живым, придавившим землю своей непомерной тяжестью и искренне желающим оттолкнуться от неё и взлететь в сумрачное небо. Я понимал его. Я сам сейчас взлетал, отталкиваясь от земли жесткой подошвой обуви. Вкус поцелуя еще горел на моих губах. А город не мог, не было рук способных обнять его и разделить его силу и слабость. Придавленный своей каменной плотью, он еле дышал, судорожным усилием раздвигая ребра улиц, но даже вздох полной грудью был ему уже не доступен. Миллионы людских судеб, эмоции и поступки, благородные и подлые, светлые и дышащие похотью, безудержное веселье и беспросветное отчаяние, воплощенные в зданиях, мостах и переулках держали его у земной тверди.
До моего дома оставалось идти около получаса, и я решил срезать дорогу, нырнув в чернеющий зев двора. Странно, но сейчас я не испытывал ни малейшего страха, будто кто-то сильный и надёжный взял меня за руку и повёл в одному ему известном направлении. Туда где безопасно. Я не мог противится этому мягкому давлению и шел всё убыстряя и убыстряя шаг, бездумно, не испытывая не малейших признаков волнения. Все желания и стремления растворились в звуке моих шагов и ночной тишине.
В проходе между двумя старыми пятиэтажками клубился туман. Я не воспринимал его зрением, только чувствовал его клубящуюся сущность и исходящую от него печаль. Туману было грустно. Он хотел на свободу, чтобы свежий ветер подхватил его и разнес по всему миру, он хотел вобрать в себя свежесть утра, весёлый танец лета и щемящую тоску осени, суровость зимы и радость весеннего возрождения. Наверное, только ночью, когда стираются границы, можно вот так запросто притормозить свой вечный бег и заговорить с туманом. Резко остановившись на расстоянии вытянутой руки от него, я негромко спросил.
— Как ты? — в этом вопросе не было ничего, кроме искреннего желания узнать, как себя чувствует туман в таком огромном, спящем городе.
