— Не могу…
Тень в полутьме. Шелест шепота в узкой каморке.
Вспыхивает кошачий глаз масляной плошки — вспыхивает сам собой, хоть никто к нему и не подходил — разбрасывает сполохи по старым, потемневшим от копоти стенам.
На полу сидит юноша: закутавшись в покрывало, откинувшись спиной на лежанку. Голова его бессильно опустилась на грудь, в знобком холоде на лбу выступили капельки пота.
— Не могу… — сдавленный, едва слышный хрип.
В плотно закрытые ставни скребется буря.
Столпы Мира — перевитая слоями туч, укрытая шапками снега и льдов горная цепь. Неприступным барьером высится она на краю ойкумены, защищая южные равнины от стылых ветров. Сколько ни есть на севере снега и холода — кажется, они оседают в этих горах, словно те грудью принимают на себя удары природы.
Это скудный, неплодородный край. Чтобы выстоять перед морозом и ветром, перед вьюгами и штормами, горы тратят все свои силы. Как воины — ведь и мужчина выбирает что-то одно: теплый дом, семью и детей — либо тяготы и невзгоды в бою. Столпы Мира выбрали бой, потому там и не растет ничего, кроме хвои и жухлой травы.
Но и в Столпах живут люди: суровые, благородные — и безжалостные, как земля, которую они выбрали своим домом. Они селятся кланами, которые так и не научились жить миром — все воюют друг с другом, заключая краткие союзы. И неудивительно, ведь Столпы Мира — край воинов. Край, в котором сражаются за каждую пядь плодородной земли, за каждый клочок скудного пастбища. Сражаются не только с другими кланами — но и с природой, норовящей то сгубить урожай заморозком, то побить его градом.
У народа гор есть суровый обычай: любого, кто использует колдовство, считают предателем. В их земле иначе нельзя: слишком долго колдуны с юга искали в горах золото, меха и металлы, слишком много бед пережили горцы от южных хозяев.
Предателей изгоняют, и никто, даже враждебный клан, не пустит изгоя на порог. Не подаст ему хлеба. Не бросит и самой завалящей одежды.
Потому-то одинокий путник в горах — всегда изверг: тот, кого извергнул из себя род.
Одинокий путник в горах — все равно что мертвец. Он дышит, и мыслит, и мерзнет — но он уже мертв. Потому что зиму в горах в одиночку еще не переживал никто.
Дирк не просто хотел побывать на юге — он мечтал, он грезил ночами, как однажды спустится с гор, как седая хвоя сменится зеленью. Как плечи утесов уступят место округлым, как женское тело, холмам.
— Тепло, правда? — юноша обернулся к Даккану.
Тот не ответил, лишь закутался в меха поплотнее, словно боясь поддаться мягкому дыханию юга. По щекам воина ручьями катился пот.
